Екатерина Бэйн - Никогда не подсматривай [СИ]

Если я хочу уйти, меня можно удержать только силой. Но после таких слов я не могла уйти. Я застыла на месте, не в силах переварить то, что он произнес секунду назад. Потом медленно развернулась и спросила:

— Что-о? Я смела до безрассудства? Да я жуткая трусиха! Я его боялась до судорог!

Де ла Рош громко прыснул.

— Тогда вы еще смелее, чем я думал. Сказать такое, испытывая страшные судороги — это просто подвиг. Ладно, ладно, не сердитесь. Может быть, сядете?

Несколько секунд я колебалась, не зная, что выбрать. Уйти или остаться. Наконец, выбрала последнее. Вернулась к скамейке и села, подобрав край платья.

— Это ужасно, — сказала я, — то, что я сделала — это просто отвратительно. Я просто попросила его не жениться на мне, вот и все. Откуда же я знала, что он после этого повесится!

— Перестаньте, мадемуазель. Вы опять обвиняете себя во всех немыслимых грехах. Вы здесь совсем не причем. Откуда вы могли знать, что он так поступит. Черт, зачем я вообще говорил вам это?

Я молча смотрела себе под ноги. Настроение у меня было просто похоронным. Я никак не могла осмыслить то, что произошло. Я ничего не понимаю в людях, особенно в мужчинах. Мне казалось, что все закончилось хорошо, все довольны и счастливы. А что получилось на самом деле? Как обычно, когда я начинаю думать, выходит очередная гадость. Все довольны и счастливы? Это я была довольна. Я ведь только о себе и думаю. Обрадовалась, что Гранден на мне не женится и не будет драться на дуэли с де ла Рошем. А то, что он при этом думал, меня просто не интересовало.

— Вы все еще казнитесь? — спросил де ла Рош, — о чем думаете?

— О том, что я жуткая эгоистка, — честно ответила я.

— Давно заметил в вас странную склонность к самобичеванию, мадемуазель, — хмыкнул он, — но если так уж хотите знать, то жуткие эгоистки никогда не испытывают угрызений совести. Так что, можете быть спокойны: вы не эгоистка. Но иногда вы способны на весьма рискованные поступки.

— Никогда, — я помотала головой.

— А кто сбежал из дому?

— А, вы об этом! Но что же в этом рискованного? Это же очень просто. Мне даже стараться особенно не пришлось.

Он закусил губу, чтобы не расхохотаться на весь сад, но при этом очень жизнерадостно фыркал.

— Разумеется, было бы куда заманчивее, если б вам пришлось спускаться из башни по веревочной лестнице.

Я представила это и подумала, что такой побег был бы очень сложным. А если честно, страшно неудобно спускаться по веревочной лестнице, особенно если ты этого никогда раньше не делала. А главное, где я возьму веревочную лестницу?

— Самое забавное в вас то, что вы изрекаете совершенно абсурдные вещи таким серьезным тоном, — заявил де ла Рош.

Тон у него был такой, словно он сделал мне самый изысканный комплимент. Я посмотрела на него, приподняв брови.

— Что я сказала абсурдного, месье?

— Да так. Забудьте. Это неважно. Вы просто прелесть.

По-моему, говоря об абсурдных вещах, он позабыл кое о чем. О том, что в умении изрекать абсурдность он может дать мне десять очков форы. Что значит, что я «просто прелесть»? Что я изрекаю абсолютно абсурдные вещи? Не вижу в этом ничего прелестного. Глупо. Но может быть, ему нравится, когда женщины изрекают глупости. Всякое бывает. Правильно, кто сказал, что женщина должна быть умной? Это ей ни к чему. Умом должны отличаться исключительно мужчины. А с женщин хватит того, что они красивы.

Результатом моих домысливаний оказалось то, что я стала сердиться на де ла Роша, словно он назвал меня глупой. Полагаю, что он сам и не подозревал о подобных вещах. Женская логика — страшная штука.

— Не нужно быть столь мрачной, — продолжал де ла Рош, — вам не стоит думать о таких вещах.

— Не знаю, о чем мне нужно думать, — немного запальчиво отозвалась я, — но мне в голову постоянно лезут исключительно мрачные мысли. Особенно сейчас.

Он снова рассмеялся, прерывая мои попытки настроиться на похоронный лад. Я понимала, что нельзя смеяться, когда кто-то умер, но не могла удержаться и прыснула.

— Вы постоянно меня смешите, — заявил он, — мне очень нравится ваше чувство юмора.

— Тогда вы — единственный, кому оно нравится. Все остальные считают, что я слишком много язвлю.

— Не слишком, — успокоил меня де ла Рош.

Помолчав, он добавил:

— Может быть, присядете, мадемуазель? Или вы считаете, что наша беседа закончена?

Я пожала плечами и села. Не знаю, что он называет беседой. Но до сих пор он еще ничего путного не сказал, за исключением сообщения о смерти Грандена. Вспомнив об этом, я спросила:

— И что теперь делать?

— О чем вы?

— О том, что произошло с месье Гранденом, конечно.

— А что теперь нужно делать? А мой взгляд, уже немного поздно.

— Господи, какой ужас! — вдруг воскликнула я, — когда мои родители узнают..!

— О чем? О том, что он умер?

— Конечно! Представляю, как рассердится мама!

— Интересно, — глубокомысленно проговорил де ла Рош, — на что она может рассердиться? У меня, например, не возникает ни одной причины для этого.

— Она рассердится, что он умер и теперь я не могу выйти за него замуж. Поверьте, месье, она обвинит во всем меня.

Он непонимающе взглянул на меня.

— Ваши родители знают?

— Нет.

— Тогда у них нет причин сердиться.

— Это вы так думаете. А на самом деле, мама именно так и подумает. Она скажет, что так долго старалась, искала для меня подходящего мужа, а он взял и умер. И это, конечно, потому, что от меня исходят какие-то вредные флюиды. Или еще что-то в этом духе.

— Забавно. Но всегда можно найти ему замену. Пусть не столь подходящую, но все-таки…

— Как, еще один? Ну нет, я не хочу, — я решительно воспротивилась этому допущению, — достаточно Алиенор, которую выдали замуж за человека, которого она вообще не знала.

— Тогда у меня есть на примете одна кандидатура, — сказал де ла Рош, на мой взгляд слишком легкомысленно.

Я, конечно, тут же захотела узнать, что это за кандидатура.

— Кто?

— Я.

— Вы? — я вытаращила глаза, — что вы имеете в виду?

— Только то, что сказал. Или вы считаете, что меня можно понять как-то иначе?

Я не знала, как его вообще можно понимать. Я сидела с таким видом, словно только что упала. Мне хотелось как следует потрясти головой, чтобы прийти в себя и задать свой вопрос еще раз. Для того, чтобы убедиться, что я ослышалась.

— Погодите, месье, — я помахала рукой, чтобы он не перебивал меня, — вы хотите сказать, что делаете мне предложение?

— Допустим.

— Что значит, допустим? Делаете или нет?

— Хорошо, делаю, если вам от этого легче.

Теперь я замолчала надолго. И не потому, что не знала, что сказать. Точнее, то, что я могла сказать, озвучивать было нельзя. Это не ругательства, нет, просто бессвязные междометия, что-то вроде «Господи помилуй!» и «Мамочка моя!». Ох, некстати я вспомнила маму!