Джоанна Линдсей - Это дикое сердце [litres]

– Ты высосал яд?

Глаза Чандоса, горевшие ярче обычного, впились в нее.

– Ты что, не видишь, женщина? Если думаешь, что я могу достать туда ртом, ты сумасшедшая.

Кортни снова побледнела.

– То есть ты даже не… Нужно было позвать меня! То, что ты делаешь, это последнее средство!

– Можно подумать, ты знаешь, что в таких случаях делать, – огрызнулся он.

– Знаю, – запальчиво произнесла она. – Я видела, как отец лечил змеиные укусы. Он доктор и… Ты уже ослаблял ремень? Его нужно ослаблять примерно раз в десять минут. О, прошу тебя, Чандос, ляг, ради всего святого. Я уберу яд, пока еще не поздно!

Он смотрел на нее так долго, что она уже начала думать, что он откажется. Но он, пожав плечами, лег на скатку.

– Разрез сделан хорошо, – сообщил он ей слабеющим голосом. – Это я смог сделать. Но я не смог достать туда ртом.

– Ты, кроме боли, ничего не чувствуешь? Слабость? Тошнота? Видишь хорошо?

– Так кто, ты говорила, был доктором?

У нее отлегло от сердца, когда она увидела, что Чандоса не покинуло его странное чувство юмора.

– Чандос, будет хорошо, если ты ответишь на вопросы. Мне нужно знать, проник яд в твой кровоток или еще нет.

– Ничего из вышеупомянутого я не чувствую, леди, – вздохнул он.

– Что ж, это неплохо, учитывая, сколько времени прошло.

Но почему-то Кортни казалось, что он сказал неправду. Если бы Чандос чувствовал слабость, разве он признался бы?

Она подсела к его голени и безо всякой брезгливости приступила к делу – нужно, значит, нужно. Но ее пугало то, что после укуса прошло так много времени.

Чандос оставался совершенно спокойным, пока она возилась с ним, только один раз сказал ей убрать руку от его чертовой ноги. Кортни не прекратила всасывать яд и сплевывать, но покраснела и стала следить, чтобы ее рука больше не поднималась так высоко по его ноге. Позже она еще об этом пожалеет, сказала себе Кортни. Этот мужчина не может обуздать похоть, даже когда страдает?

Она работала с ним целый час, пока у нее не иссякли силы. Ее губы онемели, щеки ужасно болели. Рана уже не кровоточила, но страшно распухла и побагровела. Кортни пожалела, что у нее нет с собой какой-нибудь целебной мази, и что она не разбирается в лекарственных растениях. У реки или в лесу наверняка нашлось бы что-нибудь, способное вытянуть яд или уменьшить опухоль. Но она не знала, что искать.

Кортни принесла с реки воды и приложила к ране холодную мокрую тряпицу. Каждые десять минут она ослабляла ремень, мешающий кровообращению в теле Чандоса, и через минуту снова его затягивала.

Она не расслаблялась ни на секунду. Когда, наконец, Кортни спросила у Чандоса, как он себя чувствует, было поздно. Он потерял сознание, и ее охватила паника.

– Только отрежь мои волосы, и я убью тебя, старик!

Кортни уже слышала, как он это говорил, это и многие другие вещи, которые, сопоставленные вместе, рисовали невеселую картину жизни Чандоса. Он бредил в горячке.

Посреди ночи она ненадолго заснула. Положив голову на ноги Чандоса, она задремала, вдруг ее разбудил голос Чандоса. Не приходя в себя, мужчина кричал, что не может умереть, пока не умрут они все. Она попыталась его разбудить, но он оттолкнул ее.

– Черт возьми, Калида, оставь меня в покое, – прорычал Чандос. – Лезь к Марио в постель. Я устал.

После этого Кортни больше не пыталась его разбудить. Она сменила холодный компресс и стала слушать Чандоса. В беспамятстве он, похоже, переживал перестрелки, драки и встречи с кем-то, кого звал «стариком». И еще он обращался к женщинам: к Мире, уважительно, и к Белому Крылу, с нежной настойчивостью. При этом его голос так менялся, что она поняла: они были очень дороги ему.

Впрочем, Белое Крыло было не единственным индейским именем, которое он называл. Было еще несколько. Одного из индейцев он называл «другом». Чандос защищал этого команча перед «стариком» с такой страстью, что Кортни невольно вспомнила: он так и не ответил на вопрос, течет ли в нем индейская кровь.

Прежде она об этом не задумывалась, но это было возможно . Девушка поняла, что непонятный язык, на который он иногда переходил, может быть каким-то индейским наречием.

Странно, но это ничуть не обеспокоило ее. Индеец – не индеец, он все равно Чандос.

Когда розовые языки зари возвестили о приближении утра, Кортни уже начала серьезно сомневаться в том, что Чандос придет в себя. Она падала от усталости и не знала, чем еще может ему помочь. Рана выглядела не менее пугающе, чем вчера, и отечность почти не уменьшилась. Его по-прежнему лихорадило, и боль, которую он испытывал, похоже, усилилась, но он стонал и метался очень слабо, будто силы его совсем истощились.

– Господи, он сломал ей руки, чтобы она не сопротивлялась… чертов ублюдок… она же совсем ребенок. Они все мертвы! – Теперь он говорил шепотом, словно из последних сил. – Разорви эту связь, Кошачьи Глаза.

Кортни села и уставилась на него. Это был первый раз, когда он упомянул ее.

– Чандос?

– Не могу забыть… не моя женщина.

Его затрудненное дыхание пугало Кортни больше всего остального. И когда она его потрясла, а он не проснулся, ей на глаза навернулись слезы.

– Чандос, миленький!

– Чертова никчемная девственница.

Кортни не хотелось слушать, что он о ней думает. Это было невыносимо. Но сказанное больно ранило ее, и она разрыдалась от бессильной злости.

– А ну, просыпайся, мерзавец! Просыпайся и выслушай меня. Я тебя ненавижу, и я скажу это тебе в глаза, как только ты проснешься. Ты – жестокое, бессердечное существо, и я не знаю, зачем всю ночь извожу себя, только бы тебя спасти. Просыпайся!

Кортни ударила его кулаком по спине, но тут же отшатнулась, пораженная и испуганная своим поступком. Она ударила бесчувственного человека!

– Боже мой, Чандос, прости меня! – воскликнула она, гладя место удара. – Пожалуйста, не умирай. Я больше не буду на тебя сердиться, пусть даже ты будешь совсем гадким. И… и если ты поправишься, я обещаю, что больше никогда тебя не захочу.

– Лгунья.

Кортни чуть не поперхнулась. Его глаза были все еще закрыты.

– Ты отвратителен! – прошипела она, вставая.

Чандос медленно перекатился на бок и посмотрел на нее.

– Почему? – негромко произнес он.

– Почему? Ты знаешь почему! – зло бросила Кортни и вдруг прибавила невпопад: – Я не чертова девственница. Уже нет, правда?

– А я тебя так назвал?

– Да, минут пять назад.

– Черт, я что, говорил во сне?

– Еще как, – презрительно промолвила она, развернулась и пошла прочь.

– Но ты же не будешь серьезно относиться к тому, что я говорил во сне, Кошачьи Глаза, – сказал он ей вслед.

– Да пропади ты пропадом, – бросила она через плечо, не останавливаясь.