Елена Арсеньева - Северная роза [litres]

Прошло несколько томительных мгновений, однако никакого движения в коридоре не было слышно. Свет неподвижно мерцал, и постепенно испуг Троянды схлынул и до нее начало доходить, что они остановились в двух шагах от потайной двери. И дверь… эта дверь почему-то открыта, а свет льется из кельи искушений.

Что все это значило? Кто-то пришел проведать узника? Но почему через тайный ход? Хотел сохранить в секрете свой визит? А может быть… Мысль, мелькнувшая средь сонма других, была столь нелепа, что Троянда даже рукой махнула, словно отгоняя ее. Может быть, в выжженной душе Цецилии вдруг проклюнулся крошечный росточек жалости и она явилась к человеку, которого хладнокровно, обдуманно обрекла на бесчестье, мучения, смерть, чтобы если и не спасти его, то хоть отсрочить неумолимую гибель? Может быть, Цецилия тайком принесла Гвидо съестные припасы и воду?..

Раскаявшаяся Цецилия? Милосердная Цецилия? Да такого и представить себе нельзя! Но тем более на это стоит посмотреть.

Стиснув руку Григория в знак того, что он должен оставаться на месте, Троянда крадучись приблизилась к двери, надеясь, что, если Гвидо или Цецилия все же заметят ее, она как-нибудь сойдет за призрак.

Увы… не удалось! Призраки ведь молчат, а Троянда не смогла сдержать испуганного вопля, когда увидела… увидела Цецилию, лежащую посреди кельи, разбросав руки и выгнувшись дугой. Грудь ее окаменела в последнем вздохе, под сердцем торчал нож, вогнанный по самую рукоять, а над Цецилией… над Цецилией, почти касаясь ее пальцами босых ног, висел человек, уронивший голову на грудь.

Это был Гвидо. Он висел на крюке. И его веревка не оборвалась.

В тот же миг рядом оказался Григорий: прижал Троянду к себе, а Васятка кинулся вперед, обхватил висящее тело, дернул с силой – и сорвал с крюка. Положил на пол, провел ладонью по лицу, пытаясь закрыть незрячие глаза, но печально отстранился:

– Уже окоченел. Поздно.

Троянда зашлась тихим, коротким рыданием и замерла, уткнувшись в грудь Григория, – без мыслей, без чувств, сознавая и ощущая лишь одно: поздно!

Они пришли слишком поздно: Гвидо умер, и с Цецилией уже не поквитаться, а главное, тот порыв раскаяния, который заставил ее рисковать жизнью своей и других людей и приведший ее сюда, тоже запоздал, ибо смерть Гвидо была начертана в Книге судеб.

Она почувствовала, что рубаха Григория стала мокрой, и поняла, что плачет, давно уже плачет, а он прижимает ее к себе все крепче, гладя другой рукой по голове и тихо шепча:

– Не кручинься, голубка. Судьба… что ж! Бог дал, Бог и взял, ты еще молодая – найдешь свое счастье.

«Нашла уже, – подумала Троянда, вздыхая и касаясь губами его рубахи, теплой и сырой от ее слез. – Это ты…»

Но сейчас мысли такие были постыдны и кощунственны, поэтому она отогнала их и, отстранившись, сказала, стараясь не глядеть в лицо Григория:

– Храни тебя Бог за твою доброту. Но… пора идти.

Васятка вздохнул с явным облегчением и шагнул к потайной двери. Григорий же не двинулся с места:

– Мы пришли за живым… но если хочешь, унесем с собою мертвого. Будет у тебя хоть могилка, куда поплакать придешь.

Троянда задумалась. Обратный путь по узкой, темной лестнице с этим тяжелым, громоздким телом будет тяжел, возможно, и опасен. Риск быть схваченными увеличивается в десятки раз. Да, это так, но… Гвидо заслуживает лучшего, чем вместе с трупами бродяг неприкаянных, преступников, жалких самоубийц быть брошенным в какую-нибудь общую могилу, о которой не будет знать ни одна родная, добрая душа, или просто в море! И если эти люди сами предлагают ей помощь, она примет ее.

Троянда кивнула:

– Мы похороним его здесь, на монастырском кладбище.

– Ночью на кладбище?! – в ужасе выдохнул Васятка – и тут же осекся под мгновенным взглядом Григория.

Троянда приподняла голову Гвидо, но Григорий отстранил:

– Нет, мы сами. Только скажи, Христа ради – это кто? Почему она тут? Кто убил ее?

Он с тревогой смотрел на Цецилию, и Троянде была понятна его тревога. Это для нее Цецилия – враг, предательница, уничтоженная опасность, и все, что она испытывает при виде ее трупа, – это облегчение. Ну а Григорий видит просто убитую женщину – еще молодую, еще красивую, смерть которой необъяснима – тем более здесь, в этой келье.

– Наверное, он убил ее, а потом себя, – со вздохом сказала Троянда. – Но… не знаю, откуда мне знать! И никто не знает, что здесь случилось, кроме них двоих! – Она кивком указала на мертвых – и окаменела, услышав тихий, безжизненный голос:

– Нет. Я знаю… я тоже знаю, что здесь произошло. Гвидо не убивал Цецилию Феррари. Это я убил ее.

В глазах у Троянды все померкло, она повалилась вниз лицом на тело Гвидо, но тут же горячие руки Григория подхватили ее, встряхнули – и жизненная сила перелилась через них в ее тело, заставила очнуться и понять, что этот голос исходит из темного, надежно скрытого тенью угла и принадлежит не мертвому, а вполне живому человеку, который наконец вышел на свет, и Троянда увидела лицо, которое много лет преследовало ее в кошмарах. Лицо Марко Орландини!

Он приблизился, склонился, заглянул в глаза Троянды.

Григорий резко вытянул руку, пытаясь его остановить. Орландини слабо отмахнулся:

– Не бойся. Я ей ничего не сделаю. Это она сделала все, что могла… поквиталась со мной. – Он хрипло усмехнулся. – Думал, не было в моей жизни дня страшнее, чем тот, когда призрак Анисьи явился передо мной. Но нет… увидеть любимого брата в петле – это, оказывается, и есть самое страшное.

– Брата? – прошелестела Троянда сухими губами. – Он твой брат? Монах?..

– Он мой брат, монах, и потому я и продал тебя в монастырь, что не знал для человека участи хуже. Хотел, чтобы Анисья страдала на небесах, глядя на твои земные страдания.

– Страдала?! Но ведь ты убил ее – за что же ей страдать еще? Это ты заслуживал бесконечных мучений! – вскрикнула Троянда.

– Ну-ну, тише, – успокаивающе махнул рукой Марко. – Я свое получил. Куда уж больше! Как это там говорится? «Замышляй и поступай как знаешь, но помни о последствиях». Да, все правда… а тебе тоже надо бы запомнить эти слова, хорошенько запомнить!

– Почему мне?

– Да потому что это ты его погубила, разве нет?

– Это Цецилия, – прошептала Троянда, но Марко покачал головой:

– Придумала все Цецилия, но ведь не она была той монахиней, которая совратила Гвидо! Да, я все знаю. Цецилия мне призналась перед смертью. Ничего не утаила. Мы ведь с ней знакомы давно, еще с того дня пятнадцать лет назад, когда я продал тебя в Мизерикордию. А потом, когда я понял, что не призрак Анисьи донимал меня в тот страшный день, а живой человек, и что только одна душа могла знать обо мне и Анисье, я снова пришел в монастырь, но Цецилия сказала мне, что ты сбежала к богатому любовнику и мне тебя не достать. Я и не пытался… я думал, что твоя месть была справедливой, но она уже свершилась, и мне нечего больше бояться. Но тебе было этого мало! Ты не успокоилась до тех пор, пока не отняла единственного человека на свете, которого я любил… после того, как умерла твоя мать.