Елена Арсеньева - Чужая дочь

В ответ раздались короткие гудки.

Тася представила себе Маргариту – великолепно причесанную, в нарядном платье или в таком роскошном халате, что его тоже можно принять за нарядное платье… Маргариту, которая забрала себе ее, Тасину, дочь, вцепилась в нее – и не отдает, потому что только этим может удержать около себя Михаила.

Пусть его берет, но Лиля… Лиля – это последнее, что осталось в жизни у Таси, ее последняя радость.

Конечно, теперь ей живется легче, у нее есть заботливый муж, но… врут те люди, которые говорят, что жалость для женщины – это первый шаг к любви. Тася жестоко ошиблась, приняв жалость за любовь! Она хотела укутать себя любовью Шульгина, как теплым одеялом, но попала в такой капкан…

Потому что она честный человек, который не может только брать. Ей хочется отдавать – но что? Ей нечего дать Шульгину! Она вся принадлежит Михаилу и Лиле!

Чужому мужу и чужой дочери…

Тася обнаружила, что все еще стоит около телефона и слушает гудки, и положила трубку.

Подошла к стене, на которой висела Лилина фотография. И Лиля там еще маленькая… Лет десять ей, не больше… Сейчас она совсем другая.

Эта фотография – все, что есть у Таси. Когда же она сможет снова увидеть дочь?

Раздался звук открываемой двери, а потом голос Шульгина:

– Тасенька! А у меня окно!

Шульгин с недавних пор вел занятия в партшколе.

Тася отскочила от портрета Лили и села за стол, где лежали ее тетради. Она готовилась к поступлению в училище, но слишком часто печальные мысли отвлекали от работы. Однако Дементий так огорчается, когда видит ее тоскливо глядящей на фотографию Лили…

– Решил забежать посмотреть на тебя. На!

Перед Тасей лег на стол огромный букет ромашек.

– Спасибо! – прошептала она, не очень ловко уворачиваясь от поцелуя.

Но Шульгин был приметлив…

– А почему глаза на мокром месте? – спросил он обеспокоенно.

– Дементий, я с утра совершенно не изменилась! – нахмурилась Тася, вскочила и поспешно вышла – поставить в вазу цветы.

Любовь Шульгина и трогала ее, и злила. Злила прежде всего потому, что ответить на нее было нечем, кроме благодарности, но нельзя же вечно жить с чувством неисполненного долга, да и не благодарности хотел от нее муж!

– Ты обедать будешь? – спросила Тася из кухни.

– Да, – сдержанно ответил Шульгин. И вдруг до нее донеслось изумленное: – Тася?!

Она торопливо вошла с тарелками в руках.

Шульгин держал листок бумаги. Медленно, словно не веря глазам, прочел вслух:

– «Я, Таисия Александровна Шульгина, прошу зачислить меня на первый курс медицинского училища»… Это что?!

– Ну как что, это заявление, – пожала она плечами.

– А почему в медицинское? – недоумевал Шульгин.

Тася отвела глаза.

– Ясно…

Шульгин вскочил и отшвырнул палку так резко, что Тася испуганно вздрогнула, а он… он вдруг пустился вприсядку!

– Эх, яблочко, куда ты котишься, к черту в лапы попадешь, не воротишься!

И с какой же яростью спел он эту веселую песенку…

– Тася, – остановившись, хрипло выдавил Шульгин, – ты хочешь быть моей сиделкой? Делать мне уколы? Банки, клизмы? Так этого мне не надо! Мне нужна жена, а не патронажная сестра.

Схватил ее заявление, скомкал, бросил на стол.

– Прости, Дементий, – сдавленно прошептала Тася. – Я хотела как лучше.

– Скажи, пожалуйста… – Шульгин шагнул к ней, тяжело дыша, – ты видишь во мне только инвалида? Я тебе так противен?

Тася затрясла головой, отвернулась. Слезы подкатили к глазам.

Шульгин схватил ее руку, прижал к своей щеке:

– Я тебя жду каждую ночь. Не тороплю, Тася, но мы не можем жить как соседи. Я хоть и инвалид, но все-таки мужчина. А ты – умная, молодая, красивая женщина, моя жена. Ты моя жена, ёшкин кот!

– Дементий! – уже не скрывая слез, простонала Тася и бросилась вон из комнаты. – Я приду к тебе! Я приду!

Голос Шульгина заставил ее замереть:

– Только жалости и одолжения мне не надо.

Обернулась, беспомощно стиснув руки:

– Я стараюсь полюбить тебя, Дементий!

– Постарайся, – глухо сказал Шульгин. – Только поскорее.

– Папочка, звал? – Лиля сбежала с лестницы и положила руку на плечо отца, сидевшего в кресле.

Она с удовольствием расцеловала бы его, но постеснялась Полищука, который сидел напротив.

Насторожилась – вид у обоих был угрюмый.

– Да, дочуня, – кивнул отец. – Вот дядя Мирон поговорить с тобой хочет.

Лиля улыбнулась Полищуку, однако вдруг забеспокоилась.

Она отлично знала, где работал этот приятель отца. Он ей не слишком нравился. То ли дело Шульгин! Но Шульгин больше не появляется в их доме. Эта… правильно назвала ее мамочка! – не только чуть не рассорила Лилю с отцом, но и забрала у него лучшего друга.

Ладно, пусть отец дружит с Полищуком. В конце концов, надо же человеку с кем-то дружить!

– Лилюш… – начал Полищук и откашлялся. Лиля с изумлением поняла, что ему трудно говорить…

Что ж такое?

– Ты знаешь, где я служу?

– В органах, – кивнула Лиля, – в КГБ. Должность какая-то… большая…

– Вот-вот, – криво улыбнулся Полищук. – Только в 53-м должность у меня была меньше. А время было суровое… аресты, если помнишь.

– Да, – сказала Лиля. – Время страшное было!

Она помнила, как внезапно уехали мама с Котька, как ее увезли в деревню к Варваре, а отец остался дома, и Варвара молилась, плакала и ее учила молиться: «Проси Господа, чтобы отца еще раз увидеть, чтобы не коснулась его беда лихая!» Лиля плакала от страха, а Сережа сердился на тетку и утешал Лилю: «Не горюй, Карамелька, я никому не дам тебя обидеть, все будет хорошо!»

При мысли о Сереже тепло стало на сердце, и Лиля слегка улыбнулась.

Полищук снова заговорил:

– В МГБ – тогда КГБ так называлось – привлекали старшеклассников, активных комсомольцев в помощь – когда понятых привести, когда в обыске поучаствовать. Вот тогда к нам и попал Сергей Морозов.

– Сережа? – недоверчиво переспросила Лиля, вскинув брови.

– Да, именно он, – продолжал Полищук. – Хочу, мол, помочь родным органам очистить страну от гнид. Доброволец, так сказать…

– Он мне ничего такого не рассказывал, – возразила Лиля.

– Дочуня, – невесело усмехнулся отец, – таким и не принято хвастаться.

Лиля смотрела то на одного, то на другого, и постепенно до нее доходил ужасный смысл слов Полищука.

– Папа, это получается, что он и к нам мог тогда прийти? Тебя арестовать? Маму?

Говоров и Полищук угрюмо молчали. Молчание – знак согласия…

– Я не верю! – тихо, отчаянно сказала Лиля.

– Тебе документы показать? – подал плечами Полищук. – Подпись его?..

– Да! Покажите! – вскинула голову Лиля.

– Завтра заезжай ко мне на работу, – сказал Полищук. – Хоть и не имею права, но для тебя сделаю исключение.