Елена Арсеньева - Нечаянная свадьба

А дурочкой казаться перед этим незнакомцем Лиде почему-то никак не хотелось…

И все-таки она выглядела, вероятно, очень глупо, замерев перед ним с охапкой разноцветных платьев, прижатых к груди, потому что губы незнакомца чуть изогнулись в усмешке, а глаза словно ощупали Лиду с головы до ног и с ног до головы.

Она почувствовала, что краснеет. И этого мало: ее просто в жар бросило!

– Не могу ли я быть вам чем-нибудь полезным, барышня? – спросил он чуть хрипловатым баритоном, снимая мягкую фетровую шляпу и обнажая бритую голову. При этом вид у него сделался диковатый и даже разбойничий, так что Лиду снова зазнобило от страха.

Эти пугающие броски то в жар, то в холод были для нее непривычны и неприятны. Она изо всех сил пыталась справиться с собой, выдавить хоть слово, но сердце по-прежнему колотилось неистово, дыхание прерывалось, горло перехватывало, и Лида с ужасом подумала, что сейчас рухнет без чувств к ногам этого незнакомца.

Вот ужас! Вот потеха! Вот стыд!

– Батюшка, милостивец, Василий Дмитриевич! – заголосила в это мгновение Феоктиста, кидаясь вперед и норовя припасть к руке возницы, которую он, впрочем, облобызать не позволил. – Сам Бог вас послал! Не оставьте в беде внезапной, нежданной, не покиньте сирот!

– А кто здесь сироты? – слегка усмехнулся Василий Дмитриевич, не сводя глаз с Лиды, и от этого хрипловатого смешка по ее телу прошла новая волна жара. Стало совсем худо.

Помогла удержаться на ногах только довольно унизительная мысль, что Василий Дмитриевич рассматривает ее так пристально, скорее всего, потому, что прежде ему не доводилось наблюдать, как может женское лицо с такой быстротой то краснеть, то бледнеть.

– Ваша маменька, сколь я помню, – продолжал Василий Дмитриевич, обращаясь к Феоктисте и Степану, но не сводя глаз с Лиды, которая краешком своего помутившегося сознания подумала, что она угадала: эти двое – брат и сестра, – еще жива. Неужто вы, барышня…

Тут он оборвал себя, соскочил с повозки, проворно намотав вожжи на ступицу колеса, и подошел к Лиде.

Ей неудержимо захотелось попятиться, однако ноги ее не слушались.

– Неужели вы, барышня, племянница Ионы Петровича, дочь его недавно упокоившегося брата? – спросил Василий Дмитриевич. – Мне бы следовало сразу догадаться: я наслышан о вашем прибытии. Примите мои соболезнования в связи с вашей утратой.

Лида слегка кивнула, думая, что надо бы протянуть руку для знакомства, однако она как вцепилась в охапку платьев, так и не могла расцепить пальцев, и выглядела, конечно, преглупо, однако пусть уж лучше так: ведь она, наверное, умерла бы на месте, если бы этот человек коснулся ее руки своими твердыми обветренными губами.

«Да что со мной творится?!» – вскричала она мысленно, однако ответа в своем помраченном сознании не нашла, ибо ничего подобного никогда прежде не испытывала.

– Позвольте рекомендоваться, – продолжал Василий Дмитриевич, – я Протасов Василий Дмитриевич, ближайший сосед вашего дядюшки. А вы…

– Ли… Лидия Павловна Карамзина, – с превеликим трудом выдавила Лида, ужаснувшись тому, как звучит ее голос. Да и не голос это был, а какой-то жалобный писк.

Боже мой, что он о ней подумает, этот человек!

Понятно что. Приехала из Москвы невоспитанная, жеманная, трусливая барышня, которая держится хуже любой, самой забубенной провинциалки!

Отец когда-то рассказывал, что их полковой лекарь (в молодые годы Павел Петрович участвовал в польской кампании [18] Имеется в виду подавление мятежа в Польше в 1831 году. , да по ранению был списан вчистую) врачевал простуду радикальным способом: хлеща заболевшего крапивой. И ведь помогало!

В данном случае роль крапивы сыграл стыд, не менее жгучий, чем это растение. И ведь помогло!

Лида почувствовала, что крепче держится на ногах, да и голос ее окреп: она смогла вполне связно попросить Протасова съездить в Березовку за помощью.

Протасов выслушал ее, обошел покалеченный экипаж со всех сторон и, заявив, что вещи придется перевозить на другой телеге, а эту рухлядь (Лида с великим трудом подавила смех, услышав столь точное определение экипажа ) придется тащить волоком, но не для того, чтобы починить, ибо совершить сие невозможно, а чтобы порубить на дрова. Он, Василий Дмитриевич Протасов, проделал бы это прямо здесь, с удовольствием размявшись, и топор у него в двуколке есть, однако добро чужое, даже столь неприглядное, уничтожать негоже без хозяйского на то дозволения. Поэтому, ежели будет Лидии Павловне угодно, он, Протасов, подвезет ее до Березовки и расскажет хозяевам, которые, конечно, ждут ее с нетерпением, о случившемся, а уж они распорядятся о том, чтобы отправить подмогу Степану и Феоктисте.

– Вы же, – сурово обратился Василий Дмитриевич к этим двоим, – извольте все добро Лидии Павловны собрать самым заботливым образом и сложить, чтобы ни бусинки, ни платочка, ни чулочка не пропало!

При этих словах Лида подозрительно покосилась на Протасова. Отчего-то послышались ей в этом строгом приказе иронические нотки… пожалуй, Василия Дмитриевича и в самом деле насмешило количество всякого дамского барахла, вывалившегося из кофров.

«А интересно, у его супруги богат ли гардероб или этот господин считает его пополнение пустой забавой?»

При этой мысли Лида вдруг ощутила себя до крайности несчастной. Понять почему, она не пыталась, иначе пришлось бы признаться себе, что причиной этого стала одна только мысль о супруге «этого господина».

Кроме того, углубиться в размышления помешал жалобный вопль Феоктисты:

– А я как же?! Возьмите меня с собой, Василий Дмитриевич, барин милостивый!

– А я как же? – вскричал и Степан. – И меня возьмите!

– А что с вами станется, коли вы здесь до ночи пробудете? – осведомился Василий Дмитриевич, насмешливо вскинув бровь.

– Так Маремьяна же! – возопили брат и сестра в один голос. – Сумерки… темнота… Маремьянино время! Небось она и сейчас здесь, где-нибудь своего часа ждет.

Василий Дмитриевич огляделся и вдруг свистнул в два пальца, да таким громким разбойничьим посвистом, что Лида испуганно вскрикнула, а Феоктиста и Степан даже присели. Где-то вдали послышался недовольный сорочий стрекот, а потом все стихло.

– Как видите, ничего страшного, – усмехнулся Василий Дмитриевич. – Вам-то чего пугаться? Даже я ее не боюсь, хоть она злопамятна… всей моей семье известно, до чего злопамятна!

На миг лицо его затуманилось, и Лиде страстно захотелось броситься к нему, сказать что-то утешительное… она даже не представляла, в чем собирается утешать, однако стремление оказаться рядом с ним, коснуться его было почти неодолимым. Она еле сдержалась, чтобы не отшвырнуть платья и не сжать вместо них руки Василия Дмитриевича.