Филиппа Грегори - Еще одна из рода Болейн

Джордж застыл на месте:

– Коли девочка, не стоит и трудов. Лучше ей умереть, если опять девчонка.

– Бога ради, Джордж, это же младенец! Душа живая! Твоя родня, твоя плоть и кровь. Конечно, надо постараться ее спасти.

Его лицо окаменело, он больше не мой возлюбленный братец, он теперь как эти железные маски в суде, ни одна черточка не дрогнет, подпишут смертный приговор любому, лишь бы самих себя обезопасить.

– Джордж! Даже если это еще одна девчонка из рода Болейн, у нее тоже есть право жить – как у Анны и у меня.

– Хорошо. – Тон еще неуверенный. – Я перенесу Анну, а ты пошли за повивальной бабкой. И постарайся, чтобы никто не догадался. Кого ты пошлешь?

– Уильяма.

– О боже, Уильяма! – раздраженно бросил брат. – Что ему о нас известно? Он знает повивальную бабку? Найдет он ее?

– Я пошлю его туда, где бани. Там всегда есть повитухи. Он не проболтается – ради меня.

Джордж кивнул, пошел к постели. Я услышала, как он говорит с Анной, объясняет ей шепотом, нежно, ласково, она что-то бормочет в ответ. Но я уже выскочила из комнаты и помчалась в сад, надеясь перехватить Уильяма.

Я поймала его на пороге, отправила на поиски повивальной бабки. Он вернулся через час с довольно молодой и на удивление чистоплотной женщиной с узелком склянок и трав.

Я провела ее в каморку, где обычно спал паж Джорджа. Она оглядела затемненную комнатку и в испуге отпрянула. В этот ужасный момент Джордж и Анна, роясь в ящике с маскарадными костюмами, чтобы закрыть ее всем известное лицо, не нашли ничего лучшего, чем золотая птичья маска, в которой сестра танцевала во Франции. Анна, задыхаясь от боли, лежит на спине на узенькой кровати, раздутый живот торчит под простыней. Горят лишь несколько свечей, отбрасывая тени на посверкивающую золотую, с огромным загнутым клювом и пышными бровями маску ястреба. Словно жуткая аллегорическая сцена на картине с нравоучительным сюжетом – сверху лицо, символ жадности и тщеславия, темные глаза сверкают сквозь глазницы гордого золотого овала, снизу слабые, корчащиеся от боли ноги, а между ними – кровавое месиво.

Повитуха осматривала ее, стараясь почти не дотрагиваться. Выпрямилась, задала несколько вопросов про боли: когда начались, насколько сильные, сколько длятся. Потом сказала, что даст питье, пусть она поспит, может быть, удастся сохранить ребенка. Если тело отдохнет, отдохнет и младенец. Но в голосе надежды мало. Безучастное золотое лицо повернулось в сторону Джорджа, но сама Анна не проронила ни слова.

Повитуха сварила питье на разожженном в камине огне, Анна выпила полную кружку. Джордж поддерживал ее за плечи, пока она пила. Повитуха прикрыла ее тело простыней, и казалось, ужасная маска торжествует победу. Женщина пошла к двери, Джордж осторожно уложил Анну, вышел за знахаркой, сказал с истинной страстью в голосе:

– Мы ее не можем потерять, мы этого не вынесем.

– Тогда молитесь, – прозвучал короткий ответ. – Все в руках Божьих.

Джордж пробормотал что-то нечленораздельное и вернулся в комнату. Я вывела женщину из покоев, а Уильям отправился провожать ее до дворцовых ворот. Я тоже вошла в спаленку, мы с братом сидели у постели Анны, пока та спала и стонала во сне.

Пришлось отнести ее обратно в парадную спальню и сказать всем, что она неважно себя чувствует. Джордж играл в карты с придворными, будто ему все нипочем, дамы флиртовали, забавлялись картами, бросали кости – все как обычно. Я сидела рядом с Анной, послала кого-то к королю сказать от ее имени, что ей нездоровится и она до ужина не выйдет. Матушка, встревоженная напускной безмятежностью сына и моим отсутствием, вошла в спальню. Бросила один взгляд на лежащую в забытьи Анну и кровь на простынях, побледнела.

– Мы стараемся сделать все, что можно, – прошептала я.

– Кому-нибудь уже известно?

– Никому, даже король не знает.

– Хорошо, – кивнула она.

Проходил час за часом, Анна покрылась холодным потом. Я стала сомневаться в зелье, сваренном знахаркой. Положила ладонь сестре на лоб, теперь ужасно горячий. Взглянула на матушку:

– Она огнем горит.

Та только плечами пожала.

Повернулась обратно к Анне, голова сестры съехала с подушки. Вдруг без всякого предупреждения она поднялась в постели, изогнулась, страшно застонала. Матушка откинула покрывало, мы увидели – внезапно хлынула кровь, а с ней какая-то темная масса. Анна откинулась на подушки, закричала, душу рвущий жалобный стон, веки дрогнули, она застыла.

Я снова коснулась ее лба, приложила ухо к груди. Сердце бьется ровно и сильно, но глаза закрыты. Мать, с каменным лицом, собрала в кучу окровавленные простыни, свернула вместе. Посмотрела на еле горящий камин.

– Разожги огонь, – бросила мне.

– Она и так вся горит, – возразила я.

– Не важно. Нужно тут убрать, пока никто ничего не прознал.

Я ткнула кочергой в камин, поворошила еще горячие угли. Матушка присела перед камином, принялась рвать грязные простыни, кидать их в пламя. Они сворачивались от жара, с шипением загорались. Она терпеливо жгла простыню за простыней, пока наконец не добралась до того, что внутри, ужасного кровавого месива, погибшего ребеночка Анны.

– Подкинь дров, – скомандовала она.

– Нужно его похоронить, – в ужасе застыла я.

– Подкинь дров, – прикрикнула матушка. – Нам долго не выжить, если кто узнает, что она недоносила ребенка.

Я взглянула ей прямо в лицо – нет, ее решимости не побороть. Подкинула в огонь ароматных сосновых шишек, а когда они разгорелись поярче, мы положили маленький преступный сверточек прямо в середину, а сами присели рядом на корточки, как две старые ведьмы, глядя на улетающие в трубу, словно ужасное заклятие, остатки того, что было в утробе Анны.

Простыни сожжены, кровавое месиво с шипением испарилось. Матушка подбросила в огонь свежих шишек, добавила ароматических трав – очистить воздух от зловония. Только после этого повернулась к дочери.

Анна уже пришла в себя, приподнялась, опираясь на локоть, следила за нами безжизненным взором.

– Анна, – позвала матушка.

Повернуть голову сестре стоило огромного усилия.

– Дитя мертво, – без обиняков объявила мать. – Его больше нет. А тебе следует отдохнуть и хорошенько выспаться. Я думаю, через денек ты поправишься. Ты меня слышишь? Если кто будет спрашивать про беременность, скажи, что ошиблась в расчетах, не было никакого ребеночка. Не было ребеночка, и все тут. Но скоро, конечно, будет.

Анна смотрела на мать без всякого выражения. Мне вдруг показалось, что зелье, боли и эта ужасающая жара лишили ее рассудка, теперь она навеки такая – глядит не видя, слушает не слыша.

– И королю тоже, – продолжала матушка, в голосе лед. – Скажи ему, ошиблась в расчетах и вовсе не была в положении. Это невинная ошибка, а вот выкидыш – доказательство страшного греха.