Филиппа Грегори - Еще одна из рода Болейн

Когда короля просят выступить перед судом, он поднимается и объявляет собранию, что его всегда мучили сомнения о законности этого брака, с самого начала. Королева прерывает его – никто еще в целом свете не осмелился прервать английского короля, – говорит спокойно и рассудительно, указывая на то, как долго он позволил дремать своим сомнениям. Король, теперь уже на слегка повышенных тонах, продолжает читать заранее подготовленную речь, но видно – он смущен.

Он говорит, что пытался забыть о сомнениях ради горячей любви к королеве, но больше уже не в силах не обращать на них внимания. Я чувствую – Анна рядом со мной дрожит, как молодая кобылка перед охотой. «Что за чепуха», – страстно шепчет она.

Суд вызывает королеву – ей предстоит держать ответную речь. Судебный глашатай выкликает ее имя – один раз, второй, третий, но она делает вид, что не слышит, хотя глашатай стоит прямо рядом с троном и кричит на весь зал. Она поднимается, идет по залу, голова высоко поднята, направляется прямо к Генриху, сидящему на своем троне. Опускается перед ним на колени. Анна выглядывает из-за занавеса, шепчет: «Что она себе позволяет? Не может она этого сделать».

Я прекрасно слышу слова королевы, хотя мы прячемся в самом дальнем углу. Каждое слово доносится отчетливо, только легкий иностранный акцент заметнее обыкновенного.

– Увы, сир, – начинает королева ласково, как будто они в зале только вдвоем. – Чем я вас так оскорбила? Призываю Бога и всю Его землю в свидетели, что была вам верной, смиренной и послушной женой. Вот уже двадцать лет я вам верная жена. И прижили вы со мной множество детей, хотя Господу было угодно призвать их к себе. И когда вы впервые мною обладали, я была девицей, которой еще не касался ни один мужчина.

Генрих ерзает на подушках, глядит на председателя суда, как бы давая ему знак прервать королеву, но она не сводит глаз с лица мужа.

– Правда ли это, пусть решает ваша совесть.

– Не может она такого делать, – шипит Анна, глазам своим не веря. – Ей полагается звать своих юристов, пусть предъявляют доказательства. Не может она прямо так разговаривать с королем.

– Не может, да разговаривает, – отвечаю я.

В зале суда царит полнейшее молчание, все, затаив дыхание, слушают королеву. Генрих откинулся на спинку трона, бледен от смущения. Он похож на жирного испорченного мальчишку, которого распекает истинный ангел. Я вдруг сообразила, что одобрительно улыбаюсь, чуть ли не подмигиваю ей, хотя именно мое семейство причиной того, что ей приходится выступать в этом суде. Она, Екатерина Арагонская, говорит за всех нас, женщин всей страны, добрых жен, которых нельзя прогнать из-за того лишь, что мужу приглянулась хорошенькая мордашка, всех женщин, которые только и знают что кухню, спальню, церковь да детишек, за всех женщин, что заслуживают большего, чем мужнины капризы.

Екатерина призывает в свидетели Господа и закон, а когда кончает говорить, в зале поднимается шум. Кардинал стучит молотком, требуя порядка, судебные приставы кричат, волнение охватывает людей, собравшихся снаружи, на улице, у закрытых ворот монастыря. Все передают из уст в уста слова королевы, только и слышны что шумные протесты и крики в поддержку Екатерины, истинной королевы Англии.

А Анна рядом со мной разражается слезами и смеется и плачет одновременно, клянется сама себе:

– Или я из-за нее умру, или она из-за меня! Господи, пожалуйста, дай мне увидеть ее гибель прежде своей.

Да, это лето должно было стать летом ее победы. Кардинал Кампеджо заседает в суде, слушая дело по признанию брака королевы недействительным, в решении никто не сомневается, что бы там ни говорила столь красноречиво и убедительно королева. Кардинал Уолси теперь самый лучший друг и главный покровитель Анны. Король, пылая любовью, от нее не отходит, а королева, после триумфальной минуты в первый день судебных заседаний, больше голоса не подает и частенько даже не появляется в суде.

Но Анна все равно не рада. Стоило ей услышать, что я собираюсь в Хевер на лето – побыть с детьми, сразу примчалась в комнату, словно за ней по пятам гнались все силы ада.

– Не можешь ты меня оставить, пока длится судебное разбирательство. Ты мне здесь нужна. Рядом.

– Анна, мне тут нечего делать. Я не понимаю и половины того, что они говорят, а что понимаю – слушать не хочу. Обсасывают до косточки, что там принц Артур сказал на другой день после свадьбы, обсуждают сплетни служанок с доисторических времен. Не желаю я этого слушать, полная белиберда.

– Думаешь, мне интересно?

Мне бы догадаться, к чему это все идет, – такой уж у нее был голос.

– Тебе надо туда ходить, ты всегда будешь при дворе, – попыталась я ее урезонить. – Но они ведь скоро закончат. Признают, что королева была замужем за принцем Артуром, их брак был действительным, значит ее брак с королем никуда не годится. И тогда дело сделано. Зачем тебе понадобилась я?

– Потому что мне страшно, – внезапно вырвалось у нее. – Я боюсь. Все время боюсь. Не можешь ты меня сейчас оставить одну, Мария. Ты мне нужна.

– Анна, Анна, чего ты боишься? В суде не произнесут ни слова правды, правда никого не волнует. Там все будет, как скажет Уолси, а он предан королю до мозга костей. Да и Кампеджо тут по приказу папы, а тому только и нужно, чтобы все поскорее закончилось. Перед тобой прямая дорога. Не хочешь быть здесь, во дворце, – переезжай в новый дом в Лондоне. Не хочешь спать одна – так у тебя шесть фрейлин. Боишься, что король увлечется какой-нибудь новой девчонкой, – прикажи ему отослать ее от двора. Он для тебя сейчас все сделает. Сейчас всякий для тебя все, что ни пожелаешь, сделает.

– Кроме тебя! – Она не могла сдержать своей злости.

– А мне для чего стараться? Я просто еще одна сестричка Болейн. Ни денег, ни мужа, ни будущего, во всем от тебя завишу. Ни детей, если только милостиво не позволят с ними повидаться. Ни сына… – Мой голос дрогнул. – Но мне разрешили съездить и побыть с ними, и я поеду. Тебе меня не остановить. Никакая сила меня не остановит.

– А как насчет короля? – пригрозила сестра.

Я повернулась к ней, в голосе металл:

– Послушай, Анна. Если ты подучишь его запретить мне видеться с детьми, я повешусь на твоем новом, шитом золотом кушаке в твоем новом лондонском доме, и тебя обвинят в моей смерти. Кое с чем и тебе не стоит играть. Даже тебе меня не остановить, это лето я проведу с детьми.

– С моим сыном, – поправила она.

Тут мне пришлось проглотить свою ярость, не дать себе волю, а то бы лететь ей сейчас из окна, сломать бы ей свою самодовольную шею на каменных плитах нижней террасы. Я глубоко вздохнула и постаралась взять себя в руки.

– Знаю, знаю, – сказала спокойно. – И еду прямо к нему.