Джанет Уолч - Пленница гарема

— Скоро будет два года, — ответила девушка.

— Это очень долго.

— Да. Но другие здесь еще больше. Турки считают большой честью занятие вышиванием. Это одна из самых важных работ, какой может заниматься женщина.

— Ты не пыталась заняться чем-нибудь другим?

— Это почти невозможно. Здесь нет выбора. Желания султана обязательны.

— Но ведь не султан определил меня сюда. Это сделала наставница.

— В гареме она является его представительницей. Ты должна делать то, что она прикажет.

— А если я не подчинюсь?

— Тогда, — я вступил в разговор, — вас вышвырнут из дворца и отправят на невольничий рынок.

— Ты когда-нибудь видела султана? — спросила Накшидиль.

У девушки округлились глаза.

— Один раз в месяц Рамадан я видела его на больших празднествах.

Накшидиль умолкла, и мне показалось, что она снова вспомнила слова Пересту. Как же ее смогут заметить, если она останется запертой в комнате для вышивания? Как и птичка на дереве, девушка, которая шьет, так и останется незаметной: ее стежки просто сольются с листьями.

Больше недели Накшидиль старательно трудилась над вышиванием и вынашивала свой план. Только потом я узнал, что она размышляла над тем, как сбежать с этой работы. Накшидиль знала — если обнаружится, что она все делает обдуманно, то ее сурово накажут. Право, она вышивала так хорошо, что ее стежки привлекали не один восхищенный взор. Однажды днем она проткнула иголкой ткань не в том месте, но ошибку заметили только после дюжины последующих стежков. Накшидиль беспомощно взглянула на наставницу, но та лишь добродушно упрекнула ее.

— Как жаль. Пожалуйста, извините меня. Впредь я буду осторожней, — извинялась Накшидиль.

На следующий день она иголкой уколола себе палец, и капля крови упала на ткань. Наставница сердито уставилась на нее и выругала уже в более резких тонах.

— Глупая девчонка, — сказала наставница, тут же смахивая кровь с кафтана. Тебе повезло, что капля упала на красный цветок. Еще раз такое произойдет, и ты будешь наказана, — предупредила она.

Все открыли рты от изумления, когда иголка другой девушки скользнула и она сделала ошибку; все зашевелились и стали отодвигаться от Накшидиль. Кто-то шепнул, что ее сглазили.

Вышивая в следующий день, она заметила, что девушки перешептываются во всех концах комнаты.

— Что случилось? — спросила она. — Почему все вдруг так заволновались?

— Сюда придет Айша, — тихо сказала одна из девушек. — Она желает посмотреть, как продвигается работа над ее кафтаном.

Накшидиль оторвала глаза от атласной ткани как раз в то мгновение, когда в комнату вошла женщина с огненно-красными волосами. Она взглянула на меня, будто говоря: «Так вот как выглядит кадин, жена султана! Рыжие волосы, сверкающие зеленые глаза и красивый изгиб губ». Айша неторопливо ходила по комнате. Кадин останавливалась, смотрела на работу каждой девушки и подбирала кайму своей юбки, когда рабыни по очереди целовали ее. Когда кадин что-то не нравилось, она качала головой и изумруд величиной с грецкий орех, висевший у нее на шее, тоже покачивался, будто выражая недовольство.

Накшидиль сделала вид, будто поглощена вышиванием. Почувствовав, что Айша стоит над ней, она поцеловала кайму ее юбки и, не поднимая головы, продолжила вышивать верхушку листа. Она воткнула иголку в шелковую ткань, снова потянула ее наверх, и, когда вытащила до конца, нитка порвалась. Ее глаза сначала метнулись к наставнице, затем к Айше, затем опять к наставнице. По выражению их лиц она поняла, что последует дальше. Накшидиль почувствовала, как Айша изо всей силы ударила ее рукой по щеке. Черный евнух, который сидел на корточках в углу и наблюдал, поднял Накшидиль и вытащил ее из комнаты. Пока ее волокли, наставница презрительно выругалась ей вслед.

Ее протащили по коридору и затолкали в тесную комнату. Я шел следом и увидел, что ее ждет старая наставница, держа жесткую туфлю в руке. Накшидиль закрыла глаза, сжала пальцы в кулаки и втянула в себя воздух, готовясь получить удары. Первые удары были терпимы. Однако несколько минут спустя она уже не слышала собственных криков. Кожаная туфля обжигала уши, и из них текла кровь. У Накшидиль закружилась голова, она зажалась в углу комнатки.

Позднее в тот день я зашел проведать ее. Накшидиль лежала на своем диване, с ней рядом была Пересту.

— Я слышала, что тебя били, — шепотом сказала девушка. — Что произошло?

Накшидиль заметила, что позади Пересту стоит наставница. Одного наказания за день было вполне достаточно.

— Все было не так уж плохо, — шепотом ответила Накшидиль. — Я обо всем расскажу тебе завтра.

Накшидиль ослабла, устала и пыталась заснуть, свернувшись калачиком.

На следующее утро, когда я зашел к ней после завтрака, она все еще лежала на своем матрасе. От побоев у нее опухло лицо.

— Я пришел забрать вас, — сообщил я.

— Я никуда не пойду, — с трудом ответила она.

— Я получил приказ, и вы последуете за мной.

— Нет, — повторила Накшидиль, и, когда она повернула голову, я заметил, что у нее на ушах запеклась кровь.

— Вы должны пойти со мной, — сказал я. — Не забывайте о своем положении. Вы всего лишь одалиска, рабыня самого низкого ранга.

— Я ребенок известного человека, — медленно ответила она, видно, ей было больно и трудно шевелить челюстью.

«Я тоже», — хотелось мне сказать в ответ. Я знал, как она себя чувствовала: ее вырвали из уютного, полного ласки мира и, словно лишний груз, швырнули в бурное море. «Ты станешь большим человеком», — говорил мне отец в мой пятнадцатый день рождения. Его слова вызвали во мне чувство гордости, и я с нетерпением ждал того дня, когда смогу пойти по его стопам.

Прошло совсем немного времени, меня забрали, заковали в кандалы, кастрировали и приговорили к пожизненному рабству. Я уже не был человеком среди людей, я стал рабом, выполнявшим прихоти других рабов. Сначала меня охватило негодование, я чувствовал, что отец предал меня. Затем я впал в отчаяние оттого, что потерял свободу и не мог сбежать. Только спустя несколько лет я стал понимать своих похитителей, условия, которые заставляли их действовать таким образом. Мой гнев постепенно сменился сочувствием, моя холодность — сердечностью; заклятые враги стали моими друзьями, и в конце концов я стал одним из них.

Я взглянул на Накшидиль и видел в ее глазах отражение своего несчастья. Она не из тех девушек, которые пытаются извлечь выгоду из своего положения, подобно Пересту. Передо мной был ребенок, испытывающий боль.

— Я больше не смогу туда вернуться, — сказала она.

— Вы туда не вернетесь, — пообещал я.

— Куда же в таком случае ты собираешься вести меня?

— В прачечную. Таково ваше наказание. Вы будете работать там.