Тереза Ромейн - Мое сокровище

На следующее утро Одрина и Китти стояли на крыльце и смотрели, как в кареты загружаются сундуки. Солнце, греющее их лица, продолжало уничтожать снежные завалы, и, несмотря на образовавшуюся грязь, дорога казалась вполне проезжей.

– Даже не верится, что прошло всего три дня. – Китти поплотнее запахнула плащ на своем выпуклом животе. – Такое ощущение, будто я целую вечность не виделась с Даниелем. Но я тем не менее рада, что это снежное заточение провела в вашей компании.

– Я тоже этому рада, Китти. – Одрина взяла ее за локоть, чтобы помочь спуститься по ступеням. Прежде чем продолжить путешествие, Резерфорды собирались подвезти Китти до дома. – Да, я очень рада, что познакомилась с тобой и вместе с тобой узнала, как нужно пеленать… кабачок. Надеюсь, что у тебя все будет благополучно. Ты ведь мне напишешь, когда у тебя родится ребенок?

– Конечно же, напишу, миледи. – Китти попыталась присесть в реверансе, отчего они обе слегка пошатнулись. – А какой у вас адрес?

Одрина задумалась. Ответить на этот вопрос было несколько затруднительно. В самом деле, останется ли она в Лондоне – или же отец отправит ее в одно из своих загородных поместий? Она не представляла, что ждало ее в конце путешествия.

– Лучше всего переслать письмо леди Ирвинг, – решила Одрина.

Она уже хотела продиктовать Китти адрес графини, но девушка, внезапно вздрогнув, пристально уставилась на какого-то мужчину, пробиравшегося к постоялому двору через снег и грязь.

– Да это же… – пробормотала она. И вдруг радостно закричала: – Даниель, Даниель!

Держась за поясницу, Китти спустилась по оставшимся ступенькам и на удивление быстро преодолела расстояние, отделяющее ее от мужа. Они обнялись и некоторое время о чем-то говорили, нежно глядя друг другу в глаза. После чего вместе подошли к крыльцу.

– Миледи, позвольте представить вам моего мужа, мистера Балтазара, – сказала Китти. – А это, Даниель, леди Одрина.

Даниель Балтазар оказался невысоким, крепко сбитым молодым человеком с черными волосами и загорелым лицом. Ему, как видно, не хотелось отрываться от жены, поэтому он не стал обмениваться рукопожатием, а просто поклонился. Китти, державшая его под руку, невольно согнулась вместе с ним и засмеялась.

– Очень рада с вами познакомиться, сэр, – произнесла Одрина. – Надеюсь, вы не слишком беспокоились, пока вашей жены не было дома?

– По правде говоря, миледи, первое время я ужасно беспокоился, просто места себе не находил, когда она исчезла. Хотя я понимал, что она не растеряется и сумеет найти приют, чтобы переждать непогоду.

– Даниель, дорогой!.. – Китти устремила на мужа широко раскрытые глаза. – Ты наверняка не догадаешься, что я сделала! Я продала ту шкатулку моей мамы за двадцать фунтов!

– Не может быть! – с удивлением воскликнул Даниель. – Двадцать фунтов?.. Невероятно!

– Правда-правда… Они у меня в кармане.

Даниель чмокнул жену в щеку.

– Что ж, дорогая, я очень рад. Тогда мы наймем лучших докторов, чтобы с тобой и с ребенком все было в порядке.

Возможно, в глаза Одрины что-то попало, потому что они вдруг заслезились. Тут к ним подошли оба Резерфорда, только что закончившие погрузку багажа.

– Сейчас мы отвезем вас домой, если хотите, – сказал Ричард, пожав Даниелю руку.

Молодые супруги не стали отказываться от этого предложения.

Хозяева постоялого двора вышли их провожать.

– Для нас большая честь, что вы провели Рождество в нашей гостинице, – сказала миссис Бут. – Я никогда не пробовала таких вкусных крекеров, как те, что приготовили вы, леди Одрина. Если снова будете в Йорке, непременно заезжайте к нам.

Одрина закивала, утирая глаза – они почему-то снова заслезились. После того как Джилс ушел из ее комнаты, она впала в меланхолическое состояние и совершенно забыла про оставшееся на кухне тесто, которое все поднималось и поднималось, а потом опало. Когда же Одрина наконец вспомнила о нем, оставалось только одно – напечь из него «корабельные» галеты и извиниться.

Поскольку денег у Одрины с собой не было, леди Ирвинг расплатилась с хозяевами за них обеих, а Резерфорды рассчитались за себя. И теперь им предстояло расстаться, ибо дальше они решили ехать раздельно: Резерфорды собирались в своей более легкой карете как можно быстрее добраться до Лондона, и леди Ирвинг на всякий случай дала им рекомендательное письмо к своей племяннице леди Хавьер – той самой, которая якобы была способна разгадать зашифрованный текст.

– Надеюсь, что мы еще встретимся в Лондоне, – проговорил Джилс, повернувшись к Одрине. Он держался как-то чересчур уж официально и был несколько напряжен – как будто чувствовал себя неуютно в собственной коже.

– Я тоже надеюсь, – сдержанно произнесла Одрина, стараясь, чтобы на ее лице не дрогнул ни один мускул.

Джилс взирал на нее чуть ли не целую вечность, после чего коротко кивнул на прощание и отошел.

На самом деле Одрина надеялась, что в Лондоне они все же не встретятся, хотя это было маловероятно. В столице же все будет совсем по-другому – тут и пристальное внимание общества, и необходимость соблюдать приличия, и присутствие и без того разочарованных родителей… Так что было совершенно очевидно: уж там-то они тем более не смогут соорудить мост над разделявшей их пропастью.

Уже забираясь в карету, Одрина услышала голос Ричарда Резерфорда, громко спросившего:

– Эстелла, вы ведь не против этой идеи? И знаете… Воспринимайте меня как бубенчик под дугой упряжки.

– Который продолжает бренчать даже и тогда, когда уже всем надоел? – отозвалась графиня.

Резерфорд рассмеялся.

– Нет, который поднимает настроение в холодные зимние дни.

Усевшись в карете, Одрина глянула в окошко и увидела, как старший Резерфорд поцеловал графине руку. Девушка вздохнула и откинулась на подушки. Сейчас их яркая полосатая обивка раздражала глаза. Когда же леди Ирвинг и ее служанка также забрались в карету, она притворилась, что дремлет, а те, в свою очередь, притворились, что поверили этому.

В течение трех долгих дней карета катилась в южном направлении, в сторону Лондона. И на каждом постоялом дворе, где они меняли лошадей или останавливались на ночлег, Одрина невольно сравнивала тамошние условия с условиями в йоркской гостинице «Гоут и Гонлит». Несмотря на наличие в некоторых из них претензий на роскошь, ей казалось, что ничто не могло сравниться с той комнатой с синими обоями, где она провела несколько дней снежного заточения. Или же с гостиной, где так и осталась ее лента, которой она заткнула щель в окне. И даже о помещении, где был заперт Ллуэлин, она вспоминала с некоторой грустью – ведь в той комнате какое-то время находился негодяй, конечно же, заслуживавший более серьезного наказания.