Марина Одинец - Блуждающий огонек

— Она настоящая княжна, — сказала Габриэла. — Иначе не отдала бы так легко драгоценный перстень, хотя никто не смог бы доказать ее причастность к побегу цыгана. И не ушла бы от нас неизвестно куда, стерпела бы все обиды.

Оршола вздохнула.

— Я ведь уже говорила тебе: я сознаю, что была к ней несправедлива.

— Более чем несправедлива. И поэтому прошу тебя, Оршика, будь с ней помягче теперь.

— А зачем? — встряхнув рыжими локонами, девушка бросила убийственный взгляд на мать. — Какой в этом смысл?

И резко развернувшись, вышла из комнаты. А Габриэла молча вернулась к своему месту возле Катиной постели, обтирать влажный лоб больной и слушать, как она зовет неведомую «Улечку».

Лишь однажды, на исходе второй ночи, когда измученные Габриэла и Магда забылись сном, а Оршола, сонно клюя носом, все еще продолжала сидеть у постели Кати, та произнесла еще одно, на сей раз знакомое ей имя:

— Я знаю… все будет плохо… не говори, Драгомир… Ты любишь меня, любишь… Ты любишь меня, — совсем тихо шепнула она, и Оршола, вздрогнув, выпрямилась на стуле.

Огромные, черные, воспаленные глаза Кати в упор смотрели на нее с исхудавшего, тревожно вздрагивающего лица. Оршола покачала головой и, приподняв голову больной, стала молча поить ее клюквенным настоем. Что тут скажешь? Если этот цыган так глубоко в сердце Кати, что она поминает его имя даже в бреду, то ей остается только посочувствовать…

На третий день болезни жар спал, и Габриэла с облегчением поняла, что тайные страхи, которые она все эти дни упорно гнала от себя, к счастью, оказались беспочвенными: это и вправду была всего лишь простуда, а не оспа, как легко могло оказаться. За себя и Оршику Габриэла не особенно боялась: обе они, по примеру императрицы и многих просвещенных людей, были привиты от оспы. Эта прививка не всегда защищала от болезни, но значительно ослабляла ее течение. Впрочем, юного императора Петра II не спасла от смерти и прививка, но ведь и развитие медицины далеко продвинулось с тех пор, подумала Габриэла. Как бы то ни было, она не видела смысла бегать от судьбы. Что Богом суждено, все равно произойдет рано или поздно… Но отдать чудовищной, уродующей болезни такую юную и прекрасную девушку, как Катерина, ей очень не хотелось…

Итак, жар снизился, но Катя была еще слишком слаба, чтобы продолжать путешествие. Это бездействие казалось ей невыносимым, но она напрасно уговаривала Габриэлу отправиться в путь: та была непреклонна.

— Я доставляю вам столько хлопот, мадам, — сказала Катя, поняв, что спорить бесполезно. — Как мне отблагодарить вас и Оршолу за все, что вы для меня сделали?

Габриэла покачала головой:

— Девочка моя, вы даже не представляете, как я была счастлива, когда мы снова нашли вас. Я бы никогда не простила себе, если бы с вами что-то случилось…

— Этот человек, — Катя не смогла заставить себя назвать имя Стрешнева, — он ничего не сделает вам? Мне кажется, он способен на все…

Габриэла успокаивающе похлопала ее по руке:

— И об этом не беспокойтесь, мадемуазель Катерина. Уверяю вас, для нас он не опасен.

И Кате пришлось удовлетвориться этим ответом, оставив при себе множество нескромных вопросов, касавшихся странных отношений баронессы со Стрешневым. Но, как бы то ни было, она все больше восхищалась этой женщиной, ее добрым сердцем и мужеством. Потому что в эти годы, когда черная оспа угрожала жизни каждого, не испугаться затяжной лихорадки, за которой вполне могла таиться эта страшная болезнь, мог только по-настоящему добрый и мужественный человек…

Через несколько дней, когда здоровье Кати наконец восстановилось, решено было продолжить путь. Катя очень переживала за свой внешний вид, не представляя, в какой одежде она переступит порог родительского дома, но все благополучно разрешилось. Как оказалось, еще в Торжке, разыскивая ее, баронесса купила у модистки все необходимое. Глаз у нее оказался точным: все купленные вещи пришлись впору и оказались вполне неплохи.

Катя, которой удалось даже принять ванну, чтобы смыть всю грязь своих странствий, с удовольствием осмотрела платье, в которое ей предстояло нарядиться, и принялась одеваться. Натянув жемчужно-серые, вполне сносного качества чулки и облачившись в сорочку, она с удивлением взяла в руки странные штанишки, сшитые из белого льна. Отдаленно похожие на мужские кюлоты, но гораздо более широкие и присборенные, они были украшены внизу довольно невзрачными оборками. Но, что поразило ее больше всего, штанины были сшиты друг с другом лишь сверху и имели открытую промежность.

— Что это, Магда? — спросила Катя у горничной, помогавшей ей одеваться.

Но опередив Магду, ей ответила баронесса:

— Это дамские панталоны, дитя мое. Такая же принадлежность нательной одежды, как рубашка или чулки. Очень советую надеть их. После болезни не лишним будет сохранить тепло. Кроме того, мне думается, что скоро их ношение войдет в моду, так что, пора начинать учиться носить их.

— Но почему, — Катя даже немного порозовела, не сразу решившись спросить, — они сшиты не до конца?

Габриэла негромко рассмеялась:

— Видите ли, мадемуазель Катерина, это сделано для удобства. Дело в том, что панталоны надеваются под корсет, расшнуровывать его всякий раз, когда того требует природа, довольно затруднительно, и отсутствие шва между ногами позволяет без труда справлять естественные потребности, не снимая этих штанишек.

Катя, уши которой к концу этой тирады стали ярко-малиновыми, дрогнувшим голосом поблагодарила за разъяснения и продолжила одевание. Оршола, выслушав мать, выразительно и чуть осуждающе кашлянула, но не произнесла ни слова.

О том, что некоторые дамы носят эти странные, неженственные штаны, не довольствуясь чулками и нижними юбками, Катя до сих пор даже не подозревала, и неизвестный прежде предмет туалета показался ей ненужным излишеством. Но тем не менее, из чисто женского любопытства она облачилась в панталоны и пришла к выводу, что они не особенно сковывают движения, можно привыкнуть.

Когда Магда затянула талию девушки в корсет с пластинами из китового уса, то закрепила на поясе, вместо привычных Кате фижм, небольшие подушечки из конского волоса, а сверху еще три нижних юбки из шуршащего белого полотна. Наконец, после льняной кофточки, скрывшей корсет, ее облачили в юбку из полосатого, матово блестевшего репса цвета кофе с молоком, украшенного фестонами по подолу. А венцом всех деталей этого скромного туалета стало бледно-голубое платье, сшитое из плотного, шелковистого гродетура, очень простое, но довольно изящное, с неглубоким квадратным вырезом, отделанным крохотными рюшами, которое широкими складками расходилось спереди, открывая репсовую юбку.