Марина Одинец - Блуждающий огонек

— Что же ты молчишь? — бросила она. — Давай, зуди, расскажи мне, как я дурно воспитана и какие у меня порочные наклонности!

Не глядя на сестру, Александр сжал челюсти, и его густые темные брови сошлись на переносице.

— А не пошла бы ты к чертовой матери! — рявкнул он.

— Что? — тяжело переведя дыхание, Катя уставилась в его багровеющее лицо. — Это все, что ты можешь мне сказать?

— А что ты хочешь услышать? — крикнул брат. — Может, мне заплакать от умиления? Или что там я должен был делать, пока ты расшибалась в лепешку, доказывая свою преданность этой… — он замолчал, не договорив.

— Не смей так говорить о ней! — взвилась Катя, прекрасно понимая, каким эпитетом брат мог бы закончить свою фразу. — В чем ее вина?

— В том, что ей не повезло родиться такими, как мы! — отчеканил Александр. — Когда наконец в твою пустую башку дойдет мысль, что ты губишь себя собственными руками? И, главное, зачем? Кому ты хочешь сделать лучше? Есенской? Да чихала она на тебя! У нее своя жизнь и в отличие от тебя, она прекрасно понимает, что тебе в ее жизни места нет. Точно так же, как и в твоей для нее.

— И это, по-твоему, правильно? — крикнула Катя.

— Правильно! — огрызнулся брат, врезав кулаком по жесткой обивке сиденья. — Ее мать развелась с мужем, родила дочь неизвестно от кого, — одного этого достаточно, чтобы все порядочные женщины шарахались от нее, как от прокаженной, но Габриэла ведь и на этом не остановилась! Что общего может быть у тебя с этими людьми? Ты девушка из княжеского рода с незапятнанной репутацией, неужели даже начатки понятий о чести нам не удалось вбить тебе в голову? Неужели ради пустой прихоти ты готова разрушить то, что создавалось веками и опозорить честное имя своих родителей, меня?

— Вот о чем ты волнуешься! — окончательно взбесилась Катя. — Тебе наплевать на меня, на мои чувства, только бы самому остаться чистеньким!

— Дура ты! — гаркнул молодой человек прямо в лицо сестре.

— Конечно, таких, как я, только дурами и можно назвать! Умные — те, кто делают подобные делишки по-тихому, а я — дура! — истерично расхохоталась девушка.

Несколько мгновений Александр угрюмо смотрел на сестру, словно раздумывая, не врезать ли ей пару успокоительных пощечин. Но намерение свое, если оно и было, к счастью, не осуществил. А Катя все не умолкала, и голос ее вибрировал, как натянутая струна:

— Ты не смеешь упрекать меня! Тебе никогда не понять, каково это — чувствовать себя безмозглой куклой, за которую все решают другие: родители, тетка, гувернантка или какой-нибудь поп с раскормленной мордой! Куда ездить, с кем разговаривать, кому письма писать, как грехи замаливать! Ты можешь делать все, что хочешь! Кутить, драться, играть, заводить любовниц из числа этих самых женщин, все, что угодно! Какого черта ты читаешь мне наставления, что ты можешь знать о моей жизни?!!

— Ну извини! — театрально разведя руками, выкрикнул Саша. — Тебе не повезло родиться мужчиной, только при чем здесь я? Не умеешь достойно вести себя, значит, будем ломать тебя через колено, пока не появятся проблески разума. А если нет — пойдешь в монастырь, там и не таких обламывали!

Они орали так громко, что один из стоявших на запятках лакеев в конце концов не выдержал и, крикнув кучеру остановить лошадей, встревоженно заглянул в салон.

— Пошел вон отсюда! — крикнула разъяренная Катя при виде его глупой физиономии.

Если бы бедолага не ретировался в ту же секунду, она не сдержала бы порыва швырнуть в него чем-нибудь. Но, к счастью, лакей оказался проворнее.

Дверца захлопнулась, колеса вновь загрохотали по бревенчатой мостовой. Катя закрыла лицо руками и, отвернувшись от брата, затряслась от сдерживаемых из последних сил слез.

— Ты думаешь, я ничего не понимаю? — всхлипнула она. — Я не такая, как вы, я не дочь своих родителей, я не сестра тебе. Может быть, поэтому ваша проклятая честь для меня пустой звук. Я не хочу жить по идиотским правилам, только потому, что кто-то решил, что они должны быть моими!

— Ты что несешь? — ошарашенно произнес Александр. — Ты не дочь своих родителей? Что за бред?

— Хоть ты не делай вид, что для тебя это новость! — отозвалась Катя. — Отец отрицает, ты тоже, только я все равно знаю, что это так! Я вам чужая, приблуда неизвестно чья. Неужели у вас никогда не хватит мужества сказать мне правду?

Брат в совершенном изумлении встряхнул головой:

— Да с чего ты это взяла?!!

Катя горько усмехнулась, размазывая по лицу слезы:

— Вижу, Саша. По всему вижу. Maman меня ненавидит, даже при себе держать не хотела. И я не такая, как все барышни с благородной кровью. Меня учат, воспитывают, а из меня все равно черт какой-то лезет. Разве не так?

— Насчет черта не поспоришь, но… — немного смягчившись, Александр осторожно положил руку на дрожащее сестрино плечо. — Катюш, это все неправда! Честное слово, ты дурью маешься. Я ведь уже большой был, когда ты родилась, — шесть лет, все отлично помню. Maman тобой была тяжела, с животом ходила. И как утром проснулся, а мне говорят, что сестра у меня родилась, я тоже помню.

Катя замерла, слушая брата.

— Правда? — робким, дрожащим голосом выговорила наконец она, поднимая на Александра полные слез огромные глаза.

— Вот те крест, — тот истово перекрестился. — Я тебе врал когда-нибудь?

С минуту они молчали. Потом Катя высвободилась из-под руки брата, промокнула платком мокрое лицо и сумрачно сказала:

— Тогда объясни мне, почему я такая?

Вздохнув, Александр откинулся к стене и окинул сестру задумчивым взглядом.

— Отец говорит, что ты вся в прабабушку. Я слышал, она та еще чертовка была в молодости, творила, что хотела. Не зря же она тебя так любит, единственной наследницей выбрала…

Тон Александра обвиняющим, вроде бы, не был, но Катя немного смутилась:

— Я ее об этом не просила.

— А я тебя и не виню, — спокойно сказал брат. — Все, успокоилась?

Катя метнула на него взгляд, в котором снова вспыхнула злость:

— Не заговаривай мне зубы, Саша! Даже если ты не врешь насчет того, что maman мной тяжела была, все равно многое неясно. Почему maman меня так ненавидит, если я ее родная дочь? Это ты можешь мне объяснить?

Задав этот вопрос, Катя переплела дрогнувшие пальцы и затаила дыхание в ожидании ответа. Наверное, если бы брат начал отрицать очевидное, уверяя ее в незыблемости материнской любви, она очень глубоко и надолго разочаровалась бы в нем. Саша молчал очень долго и наконец мрачно выдавил:

— Я бы и сам хотел это понять, Катюшка…

Катя отвернулась и невидящим взглядом уставилась в окно. Как странно. Она давно знала, что мать не любит ее, более того, — ненавидит. Почему же именно теперь стало так невыносимо больно?

Остаток пути прошел в тишине. И только когда ворота дома Шехонских распахнулись перед каретой, Александр тихо произнес: