Виктория Хэммонд - Искушение Марии д’Авалос

Мария была довольна, что ей отвели просторную комнату Констанцы с богатыми портьерами и коврами. Она никогда не спала здесь прежде. В предыдущие визиты на остров здесь ночевали родители Марии или одна из ее тетушек.

Мария тоже немного поела и, после того как Лаура помогла ей раздеться, улеглась в огромную испанскую кровать, украшенную гербом д’Авалос. Шесть дней она вместе со своей челядью путешествовала по южному побережью, где возвышались скалы и промышляли бандиты. Они ночевали в сельских домах у друзей и родственников, а однажды даже остановились на ночлег в гостинице. Мария была измучена. Ожидая прихода сна, она тихо лежала, глядя на пламя в очаге, — полог в ногах кровати был поднят.

Неужели не прошло и месяца с тех пор, как рядом с ней лежал Альфонсо? Она еще не совсем осознала, что его нет в живых, но его смерть уже казалась чем-то далеким. Мария передвинулась на середину кровати и с удовольствием раскинулась на ней. Давно забытое чувство покоя охватило ее. В конце концов, не так уж плохо, что она поживет здесь в уединении несколько недель или месяцев. Это позволит ей отдохнуть и оправиться от потери, а быть может, даже в какой-то мере вернет былой интерес к жизни.

После шести лет затворнического брака она впервые могла позволить себе размышлять о чем угодно. «О чем ты думаешь?» — осведомлялся Альфонсо по многу раз в день. Он спрашивал об этом, даже лежа рядом с Марией в темноте, когда ей казалось, что он уснул. «О саде», — отвечала она, или: «О солнце над морем», или: «О вкусе устриц», — умалчивая о том, что вспоминала не об их саде и не о море Мессины. Вкус устриц у нее всегда ассоциировался с тем, кто занимал ее тайные мысли, — с Федериго, который иногда игриво и чувственно перекладывал устрицы из своего рта в ее рот в долгом поцелуе. Это Федериго был солнцем над морем. Во всяком случае, так ей нравилось его представлять: как будто после смерти он растворился в эфире и находится где-то — повсюду. Она знала, что это ребячество, всего лишь грезы. Воспоминания о трех годах жизни с Федериго были единственным, что осталось у нее от подлинного счастья после его смерти восемь лет назад, — а благодаря грезам эти воспоминания становились ярче.

Ее рана еще была свежей, когда она вышла замуж за Альфонсо. Из первых недель их брака (помимо физического отвращения, которое она, в конце концов, научилась преодолевать) ей запомнились его слова в первую брачную ночь. Он сказал Марии: «Тебя уже сорвали, но это сделал зеленый юнец, поэтому я не стану обращать на это внимания. Теперь ты узнаешь, что такое настоящий муж».

Ее так позабавила самонадеянность этого стареющего мужчины, что она чуть не рассмеялась прямо в его мясистое лицо. Желание смеяться усилилось, когда Альфонсо начал неумело возиться и потеть. Он был столь же неуклюж, сколь Федериго искусен в любви. Наконец она больше не могла сдерживаться и расхохоталась, притворившись, что это стоны наслаждения. Лицо ее исказилось в темноте, по нему текли слезы. А этот дурак Альфонсо остался очень доволен собой. Больше никогда! Больше никогда ей не придется разыгрывать эти спектакли в постели. Пьянящее чувство свободы, которое она наконец-то позволила себе испытать, повлекло за собой такое чувство вины, что Мария закрыла лицо руками.

В первые месяцы их брака она поняла и простила Альфонсо его собственнические замашки. Светлые волосы Марии наделяли ее неотразимой аурой. В стране, где преобладали темноволосые люди, где художники изображали святых и богинь белокурыми или темно-рыжими, чтобы передать их неземную природу, золотистые волосы Марии, зеленые глаза и бледная кожа придавали ее красоте какой-то божественный оттенок. В Неаполе это, несомненно, выделяло ее, а на Сицилии к ней были прикованы взоры всех мужчин. Даже члены благородного круга Альфонсо вели себя глупо в ее присутствии. Однажды вечером на приеме у них во дворце престарелый принц напился и упал перед Марией на колени, выражая свое восхищение. Его смущенный сын помог отцу подняться на ноги и пустился в пространные извинения, но после этого и сам не устоял перед искушением взять ее нежную руку в свои ладони и покрыть ее поцелуями. Мария высвободила руку с улыбкой, продиктованной простой вежливостью, но Альфонсо счел это улыбкой соблазнительницы. После этого случая в палаццо Джоэни больше не давали банкетов. Вообще в этом великолепном белом дворце крайне редко что-то происходило, и Мария, привыкшая к веселым балам и концертам, совсем заскучала и начала чувствовать себя затворницей.

Переехав из Неаполя в Мессину, она словно шагнула из юности с ее бурными удовольствиями в мир почтенного среднего возраста. Об этом как бы свидетельствовал и интерес Альфонсо — его единственное увлечение помимо нее — к реставрации древних церквей. Он настаивал, чтобы жена сопровождала его на встречи с отцами церкви, где обсуждалось, какой выбрать мрамор и кого из мастеров пригласить. По крайней мере это давало Марии ощущение, что она участвует в общественной жизни Мессины, и она восхищалась тем, что Альфонсо выражает свою веру таким полезным образом. Церкви были очень старыми, и ажурные бронзовые украшения плотно окутала патина. Мария находила их очаровательными. Но затем начались ее беременности. Альфонсо относился к ней, как к тепличному цветку, который в такие периоды должен быть заточен в доме, и даже ее относительно привлекательные беседы со священниками и архитекторами закончились. Если бы хоть один из четырех детей, которых она родила Альфонсо, не умер в младенчестве, ее жизнь с ним могла бы сложиться иначе. Сын отвлек бы его, а так вся сила страстной натуры Альфонсо обрушивалась на Марию.

В тот день она вместе со своими служанками и Сильвией гуляла в обширном саду при палаццо Джоэни, полого спускавшемся к серповидному заливу Мессины. Альфонсо появился в тот момент, когда Мария беседовала с одним из садовников, который не был ни молодым, ни привлекательным. Она спрашивала его, нельзя ли сделать вокруг клумб с розами бордюр из лаванды, источающей такой восхитительный аромат. К изумлению служанок и даже Сильвии, Альфонсо впал в ярость. Схватив Марию за руку, он потащил ее в дом, напыщенно рассуждая о непристойной чувственности и о соблазнительницах, и залепил ей звонкую пощечину, так что она вскрикнула от боли. Когда Мария с недоумевающим видом поднесла руку к пылающей щеке, муж еще больше разгневался. От ярости в уголках глаз у него появились какие-то выделения, похожие на белый гной. При этом отвратительном зрелище Мария позволила себе обнаружить чувства, которые скрывала от него все годы, и одарила его взглядом, исполненным такого царственного презрения, что у него на губах выступила пена. «Сильвия, ступай за доктором, скорее», — приказала она, притворяясь встревоженной, — на самом деле ей хотелось, чтобы он умер. Доктор прибыл слишком поздно. Он дал заключение, что смерть вызвана апоплексическим ударом, а Марии сказал, что частенько предостерегал маркиза от чрезмерного пристрастия к жирной пище. И только тогда она почувствовала угрызения совести.