Сантьяго Мората - Тень фараона

– Не хочешь ли ты сказать, что твой отец совершил ошибку или преступление?

– Мой отец был болен. Есть много разных болезней, и под влиянием этой…

– Тут, твой отец любил тебя и уважал твою мать, к которой в семье относились так же добросердечно, как к тебе и ко мне.

– Не смей мне лгать про мою мать!

В этот миг я понял, что потерпел поражение. Я попытался перевести разговор на другую тему. Прибегать к лести не имело смысла, и я посерьезнел.

– Тут, хватит злиться непонятно из‑за чего. Запомни: я твой друг. А жрецы просто используют тебя. Если ты не оправдаешь их надежд, у тебя не будет второй попытки, которую дает тебе Атон. Они расправятся с тобой. Дома тебя любят, не требуя ничего взамен. И еще запомни: я тебе больше не слуга, меня освободили от этой должности, и все же я пришел сюда, понимая, что рискую прогневить тебя. Пришел по своей воле, чтобы передать послание царицы. Потому что я по-прежнему твой друг и дорожу тобой, хотя ты обращаешься со мной как с собакой и не заслуживаешь такого отношения. Твой отец хотел, чтобы ты вернулся, и потому я здесь. Мы ждем тебя, Тут.

– Если ты будешь следить за мной, я прикажу тебя убить.

И он выбежал, заметно хромая.

Нефертити с волнением выслушала мой рассказ. С одной стороны, ей было горько терять ребенка, которого она любила как сына, а с другой – она угадывала в Туте будущее чудовище и испытывала облегчение оттого, что его нет рядом.

– Только прикажите, и я доставлю его сюда, связав по рукам и ногам, – предложил возмущенный Хоремхеб. – Если это не поможет, то, по крайней мере, не повредит.

– Разве жрица Атона может отдать такой приказ? – ужаснулась Нефертити. – Я обещала мужу, что не отрекусь от его бога, а тем более от его учения.

– С вашим учением враги сожрут нас с потрохами.

– Хоремхеб!

Военачальник от стыда, что его отчитала женщина, опустил голову и вышел. Эйе взял царицу за руку.

– Не бойтесь. Он горд, но благороден.

Она посмотрела на меня.

«Как ты», – говорил ее взгляд.

Следующий месяц был для Нефертити невероятно трудным. Прежде она ограничивалась тем, что давала советы мужу (безусловно, мудрые), заботилась о детях и демонстрировала свою удивительную харизму на праздниках и приемах, куда считала нужным являться, чтобы помогать фараону (зная о своей красоте, об окружавшем ее ореоле тайны и особенно о впечатлении, производимом ею на мужчин и женщин).

Теперь же ей приходилось посвящать делам весь день и добрую часть ночи. Гордость не позволяла ей оглядываться назад в поисках врага, и она жила, опасаясь удара в спину, уже страдая от будущего бремени двойной короны.

Однако больше всего ее страшила вовсе не ответственность за государство. К Нефертити вернулись прежние сомнения. Я видел их в ее глазах, молясь вместе с ней на рассвете. Не испепелит ли ее Атон своим взглядом за ее грехи и сомнения? Ее супруг ежедневно смотрел ей в глаза, и она не могла долго выдержать его взгляд. Думая об этом поединке взглядов, я сочувствовал ей. Каждый раз, глядя на солнце, она, вероятно, ощущала, что его лучи просвечивают ее насквозь, до самых потаенных уголков души.

Казалось, коронация не состоится никогда. Но этот день настал. Я не жалел о том, что не могу присутствовать на этой мрачной церемонии. Нет, мною не пренебрегли: строгий этикет не позволял человеку моего положения находиться рядом с семьей фараона. Я не горел желанием там быть, хотя царица в данных обстоятельствах могла нуждаться в моей помощи.

Разумеется, Тут не явился, за что я возблагодарил Маат.

По прошествии нескольких дней царица приказала позвать меня уже как фараон Египта. Вероятно, после коронации она нуждалась в моем участии.

Она, как обычно, приняла меня в саду. Ее угнетали закрытые пространства, куда не проникали лучи ее божественного мужа. Я не знал, что скажу ей, потому что не знал, как она будет себя вести, ведь, став фараоном, она стала богиней, не больше и не меньше, хотя для меня она всегда была ею. Некоторое время я молча глядел на нее. Мое смущение показалось ей забавным, и она, взяв что-то из фруктов с жертвенного стола, вложила их мне в руку.

– Ваше величество!

– Нет! Не называй меня так! Я этого не вынесу. Ведь мы с тобой друзья.

Я улыбнулся. Она осталась прежней.

Вздохнув, она сказала:

– Я твердо верила, что во время коронации буду наказана за мои сомнения как недостойная двойной короны, или же, напротив, обрету силу и стойкость духа, которые позволят о них забыть… Но я не ощутила ничего. Скажи мне, ты видишь во мне богиню?

Я крепко прикусил язык, чтобы он не выдал моей тайны. Мне не терпелось сказать, что она всегда будет для меня богиней, даже если станет последней служанкой во дворце. Она смотрела на свои руки.

– Думаешь, теперь я обладаю большей магией или силой, чем несколько дней назад? – Она не дала мне ответить. – Нет! Но с Эхнатоном я чувствовала эту магию, эту энергию, соединяющую нас. Я чувствовала силу, которую он получал от солнца и распространял на мир, отдавая больше, чем получал. Так сильна была его вера.

Она сжала руки, не поднимая взгляда. Я смотрел на ее шею, где волосы не закрывали молочной кожи, и испытывал мучительное желание ее поцеловать.

– Но, несмотря на все мои молитвы, я оказалась неспособной получать и распространять эту энергию. И тогда я поняла, что не должна была становиться фараоном и могу лишь навредить стране.

Излив мне душу, она глубоко вздохнула. Я едва заметно улыбнулся. Ей уже давно хотелось рассказать об этом кому-нибудь. Тронутый ее притягательной хрупкостью, я невольно приблизился и нежно обнял ее. Она была взволнована, хотя и сдерживала слезы.

– Вспомните легенду о Хатхор, – проговорил я.

– Спасибо. Вот для чего ты мне нужен. Кажется, ты знаешь меня лучше, чем я сама.

Я искренне рассмеялся.

– Но ведь я ничего не сделал!

У нее вырвался нервный смешок, говоривший о том, что ей неловко за свою слабость, и вскоре мы уже оба громко хохотали. В конце концов мы решили, что пора стать серьезнее.

– Я думаю, ваша магия имеет иную природу, – сказал я, – но она не менее могущественна. И если корона не вызвала в вас изменений к лучшему, вспомните о тех, для кого она оказалась губительной. Я не согласен с вами, но с богиней не подобает спорить. Скажите, что вы собираетесь делать?

– Поддерживать только то, что справедливо, а тем временем искать нового фараона. – Она рассмеялась. – А ты не хотел бы им стать?

Я вздрогнул. Меня это ничуть не привлекало, и я мгновенно понял, почему недавно она была такой подавленной. Разумеется, она шутила, но мне не без труда удалось выдавить из себя якобы непринужденную улыбку, чтобы не портить ей настроения. Нет, я не испугался. Я вздрогнул при мысли, что, стань я фараоном… оказался бы рядом с ней. Корона меня не волновала.