Сантьяго Мората - Тень фараона

Он больше не ходил в веселый дом. Сначала мы посылали к нему послушниц и жриц Амона, которые рады были разделить с ним ложе, но Тут выставлял их за дверь, мчался ко мне (чтобы за ним следить, мне пришлось опять перебраться во дворец), разъяренный, как гиппопотам, понося меня последними словами.

– Будь ты проклят! Больше не присылай ко мне женщин, вообразивших, что они ложатся в постель с божеством. Мне нужна настоящая женщина, а не те, что лежат без движения, словно проклятая статуя Хатхор.

И нам приходилось вновь идти в веселый дом в поисках женщины, которую мы могли бы привести во дворец, в спальню Тута.

Он был одержим женщинами, и в этом была моя вина. В тот день я не должен был позволить ему зайти в покои Нефертити, а также и в другие дни, когда он подглядывал за соитиями своего отца с прекраснейшей женщиной на свете.

Даже я нес на себе отпечаток этих образов (я спрашивал себя, не были ли преклонение и любовь, которые я испытывал к царице, следствием подсмотренных сцен). Я не мог быть фараоном ни по происхождению, ни по склонности, но бедняга Тут, снедаемый амбициями и сомнениями, был убежден, что женщины должны испытывать к нему как к принцу Египта и единственному наследнику трона ту же страсть, что Нефертити испытывала к Эхнатону, не думая о том, что супруги могли бы любить друг друга точно так же, даже будучи бедными крестьянами и живя в хижине из глины и тростника. Судя по всему, Тут вообще не понимал, что такое любовь. По-видимому, даже отцовскую любовь, которую дарил ему фараон, он воспринимал как проявление родительского долга.

Мне казалось, что Тут подозревал у себя наличие какого-то изъяна, из‑за которого женщины не могут дать ему то, что получал его уродливый и больной отец по меньшей мере от двух жен. Наверняка ему не приходило в голову (и никто не решался сказать ему об этом), что на самом деле он был еще ребенком и его душа и тело не были готовы к сложным отношениям с женщинами, а тем более к плотским утехам.

Однажды утром, после занятий, мы прогуливались по верхним террасам сада. Там было пустынно и уныло, потому что теперь мальчики за пределами дворца практиковались в исполнении обязанностей писцов и судей.

Когда мы молча шли по тропинке, за спиной у нас раздался звук чьих-то легких шагов, заставивший нас обернуться. Это была Анхесен, абсолютно обнаженная. В этом не было бы ничего удивительного, если бы не вихляющая походка и пылкие взоры.

– Привет, братишки!

Тут с любопытством оглядел принцессу с ног до головы, нисколько ее не смутив.

– Я тебе нравлюсь?

Принц расхохотался.

– Ты похожа на доступную женщину. Тебе это не идет, хотя, надо признаться, ты очень повзрослела.

Она тоже рассмеялась, глядя на меня. Ее глаза недобро блеснули.

– Я женщина. И может быть, получше тех, которых к тебе приводят и которых ты с криком выгоняешь.

Тут, перестав смеяться, вопросительно посмотрел на меня. Я пожал плечами. Я не имел к этому ни малейшего отношения. Мы снова посмотрели на Анхесен. Та беззастенчиво перебирала завитки у себя на лобке. Я должен был это прекратить.

– Хватит, Анхесен! Ты еще мала для подобных вещей. Ты не знаешь, что Тут делает с этими женщинами, так что не играй с огнем.

Она презрительно рассмеялась.

– Почему ты злишься на меня, Пи? Может, потому, что сам отказался от того, что я теперь предлагаю Туту? Может, тогда ты испугался, что не в состоянии дать мне то, что мне нужно? – Она передернула плечами. – Неудивительно, что ты боишься. Ты всего лишь придворный, сын военного. А Тут сможет, потому что в нем течет кровь фараонов. И хотя он пока не…

– Анхесен! Не позорь своего отца!

Она небрежно отмахнулась от меня. Мои упреки ее нисколько не задели, и я подумал, что у них с Тутом много общего. Раньше это мне в голову не приходило. В самом деле, Анхесен в считаные недели достигла уровня… уровня своего единокровного брата. Ее актерские способности были налицо. Она приблизилась ко мне, раскинув руки, словно собиралась простить мою провинность.

– Мой дорогой Пи, ты меня совсем не знаешь. Наш Тут бьет женщин, которые его недостойны, они не умеют доставить ему удовольствие, какое он хочет получить. – Она пристально посмотрела на него. – Меня он не станет бить, потому что я знаю, что ему надо, и сумею ему угодить. Мы оба понимаем, о чем речь… правда, Тут?

Она поигрывала своими маленькими сосками. Тут начал смотреть на нее с вожделением.

– Возможно, наша маленькая Анхесен созрела гораздо раньше, чем мы представляли. Она и впрямь кажется женщиной. Я даже начинаю сомневаться…

Она открыла ему свои объятия.

– Так не сомневайся. Наш отец не сомневался.

Прекрасно понимая, что нужно для достижения своей цели, Анхесен провоцировала Тута, как только она одна умела.

– Ты мужчина или несчастный инвалид наподобие солдата в сказке о золотых сандалиях? [10]

Она верно рассчитала. Никакие другие слова не оказали бы на Тута такого действия. Сорвав набедренную повязку, он сделал несколько шагов по направлению к ней, шумно дыша от охватившего его желания. Я удержал его за руку.

– Не надо, Тут. Эта девочка только притворяется взрослой.

Он с силой вырвал свою руку.

– Тогда, о всемогущий Амон, пусть взрослеет!

И ринулся в ее раскрытые объятия. Они упали на траву, Тут пришел в исступление, а Анхесен не сводила с меня глаз, пока он овладевал ею. Казалось, она действительно испытывает наслаждение, хотя с ней никогда не знаешь, притворяется она или нет. Она двигалась в такт с Тутом, как будто на самом деле была опытной любовницей, хотя все знали, что это не так. Я стоял, словно загипнотизированный этой странной ситуацией, и не мог уйти, потому что взгляд Анхесен удерживал меня. Обхватив Тута своими длинными ногами, она крепко сжимала его, помогая ему проникнуть глубже, смело встречая натиск стонущего от страсти принца.

Я начал думать, что ее наслаждение непритворно, но, бросив взгляд на Тута, усомнился, что его незатейливые действия могут доставить такое удовольствие. Однако, вспомнив ночь, когда Тут заставил меня заниматься любовью с девушкой из веселого дома, я понял, что возбудился лишь тогда, когда стал думать о царице, и решил, что Анхесен делает то же самое, неотрывно глядя на меня и продолжая улыбаться в промежутках между притворными стонами.

Как только я это понял, меня охватил страх. Должно быть, Анхесен догадалась об этом по моему лицу – она расхохоталась, бросила на меня недобрый взгляд и, сопровождая свои гримасы вызывающими жестами, с удвоенным старанием принялась ублажать своего единокровного брата.

Наконец Тут с хриплым криком кончил. Но Анхесен еще некоторое время продолжала извиваться, издавая жалобные стоны, словно ей этого было мало и она хотела продолжения. Тут молча скатился с нее, тяжело дыша.