Сантьяго Мората - Тень фараона

Я не сумел нанести ни одного стоящего ответного удара, несмотря на то, что не прекращал таких попыток, хотя и понимал, что с каждым его ударом сдаю позицию, которую до этого занимал.

Он закончил схватку, только когда я еле мог поднять руку и уже раза два меня вырвало. Изо рта у меня шла пена, как у загнанного коня.

Я ничего не сказал, а когда уходил, толпа солдат, жаждавших развлечения, расступилась. Я мог только вернуться на свою циновку. Выпил немного воды и упал на землю, раздумывая, не зароют ли меня в нее завтра.

Через несколько часов меня снова разбудили. Мне пришлось пойти с тем же великаном, с которым я до сих пор не обменялся ни словом. Он посадил меня в боевую колесницу, запряженную одним конем, дал мне в руки вожжи и, улыбаясь, хлестнул коня, который понесся галопом.

Я потерял равновесие и свалился бы на землю, если бы мои руки не оказались опутаны вожжами, так что я буквально повис в воздухе. Удивительно, но конь остановился, когда ноги мои уже волочились по земле.

Я так обрадовался, что заговорил с ним, словно он был лучшим моим другом. Я устроился в колеснице, как это делают солдаты, и, слегка тряхнув вожжами, направил коня вперед. К горлу подкатывала тошнота, это походило на приступ морской болезни, которая вернулась при движении, а толчки колесницы, ехавшей по камням, отдавались болью в местах недавно полученных ударов, так что я рад был одиночеству. Во всяком случае, мне не казалось, что надо мной смеются. Мне хотелось плакать, но нужно было сосредоточиться и управлять колесницей, стараясь избегать самых больших камней.

Понадобилось больше часа, чтобы конь начал повиноваться моим приказам, и уже под вечер, покрытый пылью, с ободранными до мяса о кожаные вожжи руками, я остановил колесницу рядом с великаном-нубийцем, а тот развернулся и ушел.

Мне дали воды, достаточно, чтобы можно было омыть раны. Я заставил себя немного поесть, хотя мне не хотелось, но если бы я не восстановил силы, то истаял бы, как свеча. Потом я снова отправился спать.

Перед тем как заснуть, я возблагодарил бога, покровительствующего мне, кем бы он ни был, за усталость, с какой свалился на циновку, за то, что почти не вспоминал Нефертити.

Я мог быть доволен собой, сохранив достоинство, тем более что царица считала, что я вернусь, поджав хвост, но я, напротив, ощущал бесконечную печаль. Воспоминание о ее прекрасном лице помогало мне засыпать счастливым каждую ночь, но оно придавало горечь этой ночи. И только усталость могла справиться с воспоминанием о ней и обращенном ко мне упреке.

Несколько дней прошло в тренировках, если так можно назвать непрекращающиеся истязания. Я так и не обменялся ни единым словом с этим здоровенным темнокожим детиной с выпяченными губами. Гордость заставляла меня выдерживать долгие тренировки и терпеть удары без жалоб и стонов. Когда слезы ярости выступали у меня на глазах, я думал только о том, что это заслуженное наказание за мою неповоротливость в схватке, и вскидывал голову со стоящими в глазах слезами, стискивал зубы и снова бросался в атаку.

Я не знал, известно ли этому нубийцу и остальным, что я сын нашего военачальника, но ни мой отец, ни я сам не считали возможным пользоваться привилегиями, и моя непомерная гордость служила мне лучшим оружием, без нее я бы не продержался.

Когда однажды ночью меня разбудили, я ничего не мог разглядеть в полной темноте. Я стал сопротивляться, решив, что меня собираются ограбить, но мне объявили, что я должен идти в караул. Я совсем не отдохнул, но беспрекословно поднялся, взял оружие (настоящее), и меня отвели на пост.

Мне никогда не приходилось никуда ходить ночью, тем более оказываться в пустыне. Всю жизнь я избегал темноты, зная, что она населена ужасными демонами, но теперь оказался в полном их распоряжении. Любой шорох, любой отблеск света луны на камнях, любое движение насекомых представлялось мне приближением злого духа, который пришел за моим беззащитным Ка , и у меня замирало сердце. Я думал, что умру от страха. Сжимал оружие, рассчитывая, что во всяком случае сумею защититься от человека или демона, и при каждом шорохе безотчетно принимался размахивать мечом.

Но вот я начал понимать, что жуткие демоны, пугавшие меня, – это всего-навсего насекомые, отблески света или даже звук моих собственных шагов по пересохшей земле. И попытался успокоиться. Рука с мечом, затекшая от напряжения, расслабилась, пальцы, до боли сжимавшие рукоять, разжались. Я сел и, когда присмотрелся, увидел, как вокруг разливается лунный свет.

Я обнаружил, что ночь дает прибежище животным, которые днем не осмеливаются выйти на свет, боясь ужасной жары, а сейчас, благодаря тому, что я сохранял неподвижность, отважились выбраться из своих убежищ и попали в поле моего зрения. Но даже поняв это, я испугался небольшой лисы, решив, что она может оказаться каким-то могучим духом, но лиса, принюхавшись, не обратила на меня внимания и тихонько прошла мимо в поисках добычи.

Теперь, когда я расслабился, глазам моим, казалось, открылся новый мир, и я мог только удивляться дикой красоте этого полного жизни места.

Я не терял бдительности, имея в виду как возможных лазутчиков, так и собственную безопасность, и мне пришлось убить парочку змей, которые подползли слишком близко. При этом я наслаждался красотой и прохладой ночи, светом луны и жизнью, проявления которой становились заметными после заката.

Мне никогда раньше не приходило в голову, что обитатели пустыни оживляются по ночам. Было вполне логичным то, что они берегутся от удушающей дневной жары и вольно себя чувствуют в темноте, но даже такое мое открытие казалось чем-то волшебным.

Всю жизнь я обожал солнце и, даже живя во дворце, опасался наступления темноты. Я наивно полагал, что все животные ночью прячутся, чтобы избежать встречи с демонами.

Вновь мои убеждения были опровергнуты, но на сей раз это оказалось приятно, потому что по дороге сюда я трясся от страха, готовясь встретиться с темными духами, воплощенными в змее, лисе, шакале, летучей мыши и прочих. На самом же деле животные выходили на охоту, причем боялись гораздо больше, чем я. Это показалось мне таким забавным, что я громко расхохотался. Непонятно, почему мне было так хорошо. К моему удивлению, ночь словно придавала мне сил, чего я и представить себе не мог.

Одно сочеталось с другим, а старые истины рушились, что подтверждало мою собственную теорию.

Тишина и красота ночи успокоили мою душу и наполнили ее надеждой. Мои мысли стали очень четкими, чего я не ощущал годами. Меня радовала возможность познавать мир самому, а не пользоваться плодами нудного обучения дворцовых наставников. Я пробыл во дворце довольно долго, и потому мне было непросто приспособиться к жизни за его пределами.