Жюльетта Бенцони - Сделка с дьяволом

— Надеюсь, вы не считаете, что король был ее сообщником?

— Ну, это слишком грубое слово. Скажем, эта история его вполне устраивает, и он закрыл на все глаза.

Когда заходит речь о власти и о деньгах, даже души, слывшие самыми возвышенными, могут избрать довольно странные пути. В бытность свою графом Прованским, «добрый король Людовик Восемнадцатый» повел себя низко по отношению к родному брату Людовику Шестнадцатому и своей невестке Марии-Антуанетте… Не говоря уже о племяннике, несчастном Людовике Семнадцатом. Внешне Луи-Филипп спокойный, надежный, крепкий человек. Но поди узнай, что у него на уме. Он напоминает сфинкса, портрет которого я не взялся бы писать.

— Отчего же?

— Боюсь оказаться правдивым. Мне не хотелось бы поменять это ателье на какую-нибудь тюрьму, подобную той, где томится наша подруга Фелисия…

— При том, что ее имя означает «блаженство»!

— Да, и это имя меня преследует. Мою любимую тетку зовут так же: Фелисите Ризнер. Прямая и смелая женщина. Я готов признать, что есть сходство между людьми, носящими одно и то же имя. Ну, довольно философии! Я было отвлек вас от грустных мыслей и сам опять их вам навеваю…

Он вдруг швырнул на стол палитру, поставил кисти в большой кувшин и схватил Гортензию за руки.

— Давайте верить! — воскликнул он с жаром, который иногда прорывался сквозь его маску скептика и светского льва. — Будем верить, что нам удастся вызволить ее из беды! Я изо всех сил буду помогать вам.

Но только, ради всего святого, будьте осторожны! Человек, который вас ищет и который для этого не остановился перед таким злодеянием, способен на все.

— Пока он не знает, что я в Париже, мне нечего бояться. Надо, чтобы мы с Фелисией успели убраться отсюда, пока он меня не нашел. Овернь далеко, это огромный край, который надежно укроет нас обеих.

— Просто чудо, что он еще не узнал вашего имени.

Вы думаете, ему это никогда не удастся? Что вы будете делать, если однажды он заявится к вам?

— Честно говоря, не имею ни малейшего представления, мне бы этого совсем не хотелось, — отвечала Гортензия, живо перекрестясь, чтобы не искушать судьбу. — Но думаю, что там меня будет кому защитить.

Вокруг столько храбрых мужчин: мой фермер Франсуа Деве, соседи… и еще…

— И еще ваш таинственный Жан?

— Он в первую очередь! Он и стая волков, которых он может собрать вокруг себя, когда только пожелает.

Не беспокойтесь за меня, дорогой Эжен! Главное, чтобы мы с Фелисией успели исчезнуть незаметно для моего врага…

Прощаясь, Гортензия поднялась на цыпочки и поцеловала художника в гладко выбритую щеку.

— Спасибо, друг мой! Заранее спасибо!

Несмотря на оптимизм, проявленный молодой женщиной во время встречи с Делакруа, мысль о Патрике Батлере неотступно преследовала ее весь вечер: и на обратном пути, когда ей поминутно казалось, что в толпе прохожих видит наглое лицо в шапке рыжих волос, и в рождественскую ночь, когда они втроем допоздна сидели у камина и мадам Моризе предавалась воспоминаниям об ужасах революции и блеске Империи, а Онорина слушала, не оставляя своего вязания, и даже на полночной мессе в маленькой соседней церкви. Монахини расположенной неподалеку обители убрали ее цветами и ветками омелы. Множество восковых свечей пылало перед алтарем с потускневшей позолотой, перед наивным изображением яслей, где маленькая и хрупкая Дева Мария склонилась над младенцем Иисусом, таким крепким и щекастым, что с трудом верилось, как он мог родиться у столь эфемерного создания. Но благочестивый пыл прихожан от этого не охладел, и так приятно было слышать, как присутствующие хором подхватывают древние рождественские песнопения.

Это были минуты спокойной и глубокой радости; однако Гортензия не могла отдаться им полностью, как ей того бы хотелось. Мыслями она уносилась в Комбер, к Жану, который пообещал, что проведет подле нее этот чудесный праздник, и вот теперь она так от него далеко.

Конечно же, он не будет на нее сердиться, он поймет, что по долгу дружбы она обязана была уехать, чего бы ей это ни стоило. Он будет ее ждать сколько потребуется, терпеливо и спокойно. Но теперь между Гортензией и ее близкими, ее домом встала угрожающая фигура человека, любовь которого она имела неосторожность разжечь и чью гордость, скорее, нежели сердце, она ранила. Он жаждал мести за то, что им пренебрегли. Но что это будет за месть? Чего он хотел, этот Патрик Батлер, которого она стала опасаться с первой их встречи, этот жестокий, беспощадный человек, который, однако, умел говорить ей о своей любви с такой пылкой страстью? Если, к несчастью, им придется столкнуться лицом к лицу, вряд ли он ограничится пустыми разговорами. Доказательством тому была его расправа с Фелисией… Что тогда она будет делать?

Что ему скажет? А если ему и вправду взбредет в голову преследовать ее до самой Оверни? Как ей быть? У нее был только один выход, как она и говорила Делакруа: уехать из Парижа до того, как он узнает, что она вообще здесь появлялась.

Мирная радость, светившаяся на всех обращенных к алтарю лицах, в конце концов сообщилась и молодой женщине, и ее сердце распахнулось в горячей молитве.

Она просила всевышнего помочь ей, дать ей возможность вызволить подругу и избежать мести человека из Морле.

Молитва принесла ей облегчение, и она в приподнятом расположении духа заняла место за столом рядом со своими хозяйками. На ужин была пулярка и ванильный крем. Женщины с аппетитом подкрепились, предварительно по обычаю торжественно положив в камин полено, освященное днем. Потом они обменялись скромными подарками. Гортензия преподнесла своей старой приятельнице кружева из Пюи, которые она предусмотрительно захватила из дому, и получила носовые платки, собственноручно вышитые мадам Моризе. Онорине они подарили шерстяную шаль и пару митенок, отчего та пришла в полный восторг.

Затем они разошлись по своим комнатам, естественно, гораздо позже, чем обычно. Но на этот раз Гортензия заснула мгновенно, в этом ей помогла молитва, очистившая душу, к тому же она очень устала за день, оказавшийся слишком долгим. Она проснулась поздно, когда Онорина уже вовсю гремела кастрюлями на кухне. Мадам Моризе ждала к обеду гостей: супружескую чету дальних своих родственников и двух старых приятельниц.

Стояла ясная солнечная погода. Дети бегали по улице с рождественскими песнопениями, переходя из дома в дом, где им давали кто пирог, кто монетку. Их звонкие голоса разносились далеко окрест, пели они не всегда правильно, но с таким подъемом и так старательно, что слушать их было одно удовольствие.

Со свойственной ей деликатностью мадам Моризе попросила Гортензию извинить ее за неудобство, которое мог причинить ей этот визит, возможно, неинтересных для нее людей. Но молодая женщина успокоила ее.