Жюльетта Бенцони - Сделка с дьяволом

— Музыка, месье. В Вене собираются все меломаны, а я не знаю, что люблю больше — церковные службы или ваши замечательные вальсы…

— Музыка и чревоугодие, — добавила Фелисия, отыскав на подносе, поданном ей слугой, великолепное пралине. — Нигде больше не отведаешь таких вкусных пирожных!

— И чтобы есть их вволю и при этом не испортить талию, вы каждое утро фехтуете, принцесса?

— Вернее верного. Вынуждена констатировать, шевалье, что вы полностью оправдываете репутацию самого осведомленного человека в Европе. Вам надо быть шефом полиции.

— Ну что ж, в этом нет ничего невозможного. Но в данном случае все очень просто: мне недавно рассказал о вас Прокеш. Он бесконечно восхищен вами…

— Он так и сказал? — спросила Фелисия добродушно. — Восхищение такого человека, как он, всегда приятно…

Появление Меттерниха положило конец их беседе Вместе с остальными гостями Генц подошел к канцлеру и, дождавшись, пока тот поест, завязал с ним непринужденный диалог, к которому с любопытством прислушивались окружающие. Сначала говорили о Франции. Меттерних только что узнал, что Луи-Филипп издал указ, согласно которому Бурбоны старшей ветви подлежали высылке. Слушатели сочли своим долгом возмутиться.

— Эти господа из Орлеана неисправимы, — сказала Вилыельмина. — Если они не голосуют за смерть своих кузенов, то ссылают их. Это вполне в духе их семейства.

— Но Бурбоны старшей ветви уже несколько десятков лет воздерживаются от нападок на своих кузенов, — вмешалась Полин де Гогенцоллерн-Элхинген, ничего так не любившая, как противоречить старшей сестре. — Я познакомилась с этим Луи-Филиппом, когда он сбежал от революции. Очаровашка…

— О! — перебила ее герцогиня де Саган. — Ты и Робеспьера сочла бы очаровательным.

Кто-то повернул разговор на события в Италии, несомненно, волновавшие многих, так как вслед за Моденой и Болоньей Феррара, Равенна и Форли восстали против австрийского господства и в один голос требовали для Италии «короля, восставшего из крови бессмертного Наполеона». В течение нескольких дней в Италии продолжалась резня, текла кровь, и собравшиеся, почти все антифранцузски настроенные, волновались по поводу решения, которое император Франциск собирался принять относительно своего внука.

Что касается Генца, то он лишь усмехнулся.

— Не вижу причин для беспокойства. Или я слишком плохо знаю нашего дорогого князя, — он с улыбкой посмотрел на Меттерниха, — или добрые люди в Италии напрасно вопят и убивают друг друга: к ним никогда не пошлют герцога Рейхштадтского.

— А что, разве это плохая идея? — сказала Вильгельмина. — Обрести мир такой ценой. Ребенок воспитывался в Австрии, на австрийский манер, он мыслит и живет как австриец и, говорят, буквально боготворит свою мать. И там, возможно, у него не будет иной заботы, кроме как помогать ей и защищать ее.

— Будьте уверены, — возразил Генц, — если он боготворит мать, то еще больше боготворит своего отца.

Мятежные города могут стать для него великолепной опорой, и я не уверен, что он установит там австрийский порядок. Я склонен думать, что он попытается превратить их в плацдарм для новых авантюр в стиле Наполеона, в чем мы нисколько не заинтересованы.

— Но император тем не менее очень любит своего внука, — перебила его графиня Мелани Цихи, которая презирала юного принца так же, как ненавидела его отца. — Даже слишком, как мне кажется. Он испытывает к нему настоящую слабость. Он наверняка пообещал ему трон в ближайшем будущем.

Голубые глаза Меттерниха смотрели на знатную даму холодно и пренебрежительно. Воцарилась тишина, каждый ждал, что скажет канцлер. Тот, казалось, смаковал наступившую тишину, затем вдруг тоном, не терпящим возражений, бросил:

— Герцог Рейхштадтский раз и навсегда лишен какого бы то ни было трона!

Гости удовлетворенно зашумели. Среди оживления раздался спокойный голос Фелисии:

— Никакого трона? Никогда? А как же Парма? Ведь это вотчина его матери. Было бы логично…

— Пармского трона он также не получит. Ничего!

Никогда! Во всяком случае, пока я жив… А я собираюсь жить еще долгие годы.

— Мы все на это надеемся, — сказала Вильгельмина и наивно добавила:

— Ну… а дальше? Ведь Наполеону только двадцать…

— А мне шестьдесят восемь! Но я, моя дорогая Вильгельмина, обладаю превосходным здоровьем, чего не скажешь о герцоге Рейхштадтском. Он станет полковником, даже генералом нашей армии, если будет вести себя соответствующим образом. Но, будьте уверены, за ним будет надлежащий присмотр. Он сможет показать, обладает ли на этом поприще хоть каким-нибудь талантом, в чем я лично сильно сомневаюсь, — добавил Меттерних презрительно. Гортензия буквально кипела от негодования.

Но уйти, хлопнув дверью, чего ей до смерти хотелось, было невозможно. Взглянув на Фелисию, она увидела, что та побледнела и так вцепилась в черепаховый веер, что хрупкий предмет был готов разлететься на части.

Но тема разговора уже сменилась, и Полин де Гогенцоллерн спрашивала Генца о танцевальном фестивале в Берлине, куда была приглашена Фанни Элслер.

Престарелый влюбленный разразился настоящим панегириком танцу вообще и танцовщице в частности, что позволило двум юным женщинам прийти в себя.

Но до конца приема гости больше не слышали голоса принцессы Орсини, за исключением обычных изъявлений вежливости.

— Я боялась, что вы сломаете веер, — сказала Гортензия, когда чуть позже они вдвоем сидели в блаженной тиши своей малой гостиной. — Это произвело бы неблагоприятное впечатление.

— Но это нормальная реакция итальянки! Эти люди упивались мыслью о крови, которая льется у меня на родине, чтобы Австрия продолжала господствовать там. Не всегда легко играть роль гостьи, ничего не смыслящей в политике и абсолютно легкомысленной. Гортензия, я приняла решение, лучше которого, несомненно, не придумать. Оно поможет нашему делу.

— Какое же?

— Нужно убить Меттерниха.

Гортензия от изумления не нашла что сказать. Она с тревогой смотрела на подругу, боясь заметить на ее лице печать безумия. Но красивое лицо римской княжны оставалось таким же спокойным и холодным, как будто она решала вопрос о выборе нового экипажа, а не о смерти человека.

— Фелисия! — мягко сказала наконец Гортензия. — Вы думаете, о чем говорите?

— Я думаю только об этом, Гортензия. Поверьте мне, это единственное разумное решение. Этот несчастный Меттерних — злой гений принца, к тому же он в ответе за смерть моего Анджело. Вы слышали, как он только что прикидывал, а не умрет ли двадцатилетний юноша. Ему мало его унижать, держать взаперти, лишить всего, что тот любит. Теперь он собирается его убить. Именно это, будьте уверены, у него в голове.