Элизабет Чедвик - Зимняя корона

Повитуха быстро перебрала свои снадобья, выбрала орлиное перо и провела им над пламенем свечи, пока оно не начало дымиться. Тогда она споро повернулась к роженице и движениями ладони стала подгонять едкий дым к ее ноздрям.

От резкого зловонного запаха Алиенора задохнулась и судорожно дернулась. Ужасные спазмы перешли в приступ кашля, доходящего до рвотных позывов, но через некоторое время она уже смогла дышать и лежала, ловя ртом воздух, как истерзанный стихией человек, выброшенный на берег после кораблекрушения. По ее щекам тихо струились слезы. Изабелла де Варенн склонилась над ней, обняла крепко и сочувственно и принялась укачивать ее, как ребенка.

Алиенору охватил новый приступ боли, и послед выскользнул в заранее подставленный повитухой таз. Способность чувствовать вернулась к Алиеноре, но она была совершенно измучена и опустошена горем. Казалось, что кровоточащая после родов плоть оплакивает потерянного сына кровавыми слезами.

Ей поднесли ребенка, помытого и завернутого в чистые пеленки. Дочка. В каком-то смысле это даже хорошо, по крайней мере, никто не будет относиться к ней как к созданию, заменившему Вилла. Кожа младенца еще не приобрела нормального цвета, но девочка уже была красива, с сердцеобразным личиком и нежным пушком мягких темных волос, которые напомнили Алиеноре о ее сестре Петронилле, слабой здоровьем и потому живущей под опекой монахинь в аббатстве Сент в Пуату.

– Как вы назовете ее? – поинтересовалась Эмма.

– Матильда, по имени ее бабушки-императрицы, – отозвалась Алиенора надтреснутым голосом. – Так хотел король, если родится девочка.

А если мальчик, сказал ей Генрих, назови его, как тебе захочется. Но теперь это уже не важно. Гонец принесет ему известие о рождении дочери сразу после письма о смерти сына. Скорбь захлестнула Алиенору. В честь появления на свет девочки не будут весело звонить колокола, ибо они извещают о кончине наследника. И это всецело ее, Алиеноры, вина.

Шинон, июнь 1156 года

Генрих, находившийся в крепости Шинон, что на Луаре, пребывал в приподнятом настроении. Он наконец усмирил своего брата Жоффруа и завладел замками Мирабо, Шинон и Лудон, поднявшими против него мятеж. Шинон сдался этим утром, на рассвете. Жоффруа сложил оружие и принял неизбежное пусть и не с большой охотой, но, по крайней мере, с суровой покорностью. Он уже второй раз бунтовал против Генриха. Шинон, Мирабо и Лудон оставались вечным яблоком раздора между братьями, и разногласия между ними вряд ли улягутся. Жоффруа напирал на то, что отец отписал эти замки именно ему. Но поскольку его стараниями они каждый раз становились очагом мятежа, не могло быть и речи о том, чтобы младший брат получил эти земли в полноправное владение.

– Сир, позвольте мне высказать некоторые соображения.

Генрих развернулся от бойницы и увидел своего канцлера. В этой кампании Томас показал себя как человек совершенно незаменимый: он проворно справлялся с ежедневными задачами и содержал государственные финансы в порядке. И товарищем он был веселым и нескучным, к тому же всегда знал, где найти выгоду.

– Сделай одолжение.

– Думается, ваш б-брат в обозримом будущем не откажется от своих притязаний. Как только вы отвернетесь, он примется за старое.

– А я не собираюсь отворачиваться, – отрезал Генрих. – Однако продолжай.

– Возможно, имей он свой удел, например какую-то часть земли в другой провинции, это было бы и вам полезно.

Генрих потеребил бороду:

– Ты имеешь в виду…

– Бретань, сир. Там недавно бунтовали против герцога, и после некоторых увещеваний бретонцев можно убедить призвать на трон вашего б-брата. Он будет занят удержанием подданных в узде, и в то же время таким образом Бретань перейдет в сферу вашего влияния. Получив долгожданный титул и повысив свой статус, Жоффруа утихомирится.

Глаза Генриха заблестели.

– А это мысль! Отправить его на периферию, но не в Ирландию.

Бекет с изяществом повел рукой; при этом гранаты и жемчужины на обшлагах его рукава замерцали.

– Это надо хорошенько обдумать, но идея недурна. – Генрих одобрительно похлопал канцлера по плечу. – Томас, ты молодец.

– Я просто честно выполняю свои обязанности, сир.

– О нет, ты не просто выполняешь обязанности, это доставляет тебе удовольствие, – уточнил Генрих с понимающей улыбкой.

В дверях показался только что прибывший гонец. В недавно захваченном Шиноне посланцы так и сновали туда-сюда, доставляя и увозя письма, но король узнал одного из герольдов Алиеноры. Его первой мыслью было – жена сообщает о рождении ребенка, – и он жестом приказал человеку подойти. Но когда, следуя за дворецким, гонец приблизился, Генрих понял: что-то стряслось. Лицо вестника было скорбно-серьезным, и награды за радостную новость он явно не ожидал.

– Сир! – Посыльный упал на колено, извлек из наплечной сумки единственный тонкий свиток, скрепленный печатью Алиеноры, склонил голову и уткнулся взглядом в пол.

Генрих взял письмо и сломал печать. Он уже не хотел читать послание, но долг велел ему сделать это, и немедленно, ибо от него могли потребоваться действия.

Алиенора писала ему официальным тоном, не как супруга, а как королева, и известие было столь ошеломляющим и страшным, что Генрих долго не мог взять в толк, о чем речь, словно ему предлагали проглотить камень. Казалось, он перестал дышать. Король поднял голову от послания и стал блуждать взглядом по комнате: по каменным стенам, занавесям, по усыпанному драгоценностями рукаву бекетовского одеяния, сверкающим граням хрусталя. Все эти предметы были реальными. Он видел их, мог протянуть руку и коснуться; но в письме говорилось о чем-то столь ужасном, что невозможно даже вообразить. От одного только предположения, будто такое могло случиться, Генрих утратил способность говорить.

Бекет оцепенело уставился на короля:

– Сир?

Генрих передал ему письмо. Он бы не смог прочитать его еще раз – жестокие слова уже пульсировали в мозгу нестерпимой болью. Он бросился вон из зала и почти бегом ринулся в свою комнату, выгнал оттуда слуг, захлопнул дверь и запер ее на засов. Развернувшись, он прислонился к двери с закрытыми глазами и отдался горю. Этого не может быть. Умирают чужие дети, но не его. Его дети здоровы, и Бог бережет их. Сын унаследует от него английский трон. Внутренним взором Генрих видел, как Вилл без устали, будто заведенный, носится повсюду, размахивая маленьким мечом и весело покрикивая. Чувствовал влажный детский поцелуй на своей щеке и нежную ручку, доверчиво лежащую в его руке, когда они идут через холодный Вестминстерский двор в свете свечей, зажженных по случаю Рождества.