Джо Беверли - Скандальная графиня

От громкого стука в двери будуара Джорджия вздрогнула и посадила кляксу на листок. Прежде чем она успела хоть что-нибудь сказать, двери открылись и вошла матушка.

– Ах вот ты где, Джорджия. Тебе надлежит одеться и спуститься к обеду.

Торопливо встав, Джорджия присела в реверансе:

– Почему? И зачем?

Леди Эрнескрофт была высока и сухопара, а ее поседевшие волосы отливали сталью. Иногда между ней и дочерью находили сходство, что очень тревожило Джорджию. Тонкие губы матери сделались еще тоньше:

– Потому что твой отец этого требует!

«Приказывает», – сообразила Джорджия, однако продолжала слабо противиться:

– Но вы же знаете, я не намереваюсь появляться в обществе, пока не истечет время моего траура, матушка.

– Тогда нечего было сидеть на трибуне во время скачек! В мужских штанах! А поскольку именно это ты и проделала, тебе надлежит исправить положение, представ перед гостями в более подобающем виде.

– Меня никто не заметил, – жалобно сказала Джорджия.

– Еще как заметили! А тем, кто не заметил, об этом рассказали. Ты была в бриджах! О чем ты только думала, девочка?.. Поэтому ты сделаешь так, как тебе велено.

– Но это неразумно…

– Ты смеешь обсуждать волю отца?

– Нет! – вырвалось у Джорджии помимо воли. Сопротивление было бы равносильно оспариванию воли Божьей. И все же она спросила робко: – Но зачем это понадобилось? Даже если я буду за обедом, никто своего мнения обо мне не переменит.

Матушка все еще смотрела на нее сурово, но вдруг отвела взгляд. Что-то тут было нечисто.

– Это связано со скачками.

– Разве то, что я там была, так уж…

– Дело не в твоем поведении. Дело в победителе.

– При чем тут Картахена?

– Речь о лорде Дрессере! Невзирая на поражение, твой отец проникся к нему симпатией и пригласил отобедать с нами. Тебе надлежит проследить за тем, чтобы ему было комфортно.

– И что мне сделать? Подложить ему подушечку под мягкое место? Или подставить табуреточку под подагрическую ногу?

– Не дерзи! Лорд Дрессер служил на флоте, пока в январе не преставился его кузен. Он принял бразды правления поместьем в свои руки, но… немного не готов к появлению в высшем свете. Ты должна ему помочь.

Джорджия с трудом удержалась от очередного дерзкого замечания – на сей раз по поводу выбора вилки за столом.

– Но почему я? Там же будет Меллисент…

Обычно супруга Пранса обожала вертеться вокруг гостей и возражала против присутствия сестры.

– Увы, Меллисент не будет. Ты знаешь, какой чувствительной она делается, когда носит под сердцем дитя. Твои шалости расстроили ее так, что она слегла.

– О, я так сожалею… Однако, матушка…

– Отсутствию Меллисент есть еще одно объяснение. Дело в том, что лорд Дрессер в бою получил увечье. У него на щеке шрам – это может впечатлить сверх меры чувствительную особу.

– А я, разумеется, абсолютно лишена эмоций!

– Но ты не готовишься стать матерью.

Джорджии хотелось верить, что мать не желала ее больно ранить.

– Думаю, я постыдилась бы побледнеть при виде солдата, изувеченного в битве, защищавшего нас от врага, – даже если бы была беременна.

– Не критикуй сводную сестрицу лишь потому, что ты от природы крепче и мужественнее!

– Мужественнее? Быть благосклонной к герою – это ты называешь мужеством?

Джорджия видела, что мать совершает над собой усилие. Уголки ее губ даже слегка приподнялись в подобии улыбки.

– У тебя доброе сердце, дочка.

– И что именно меня просят сделать? Скажите как есть.

– Находиться подле Дрессера, вести с ним беседу, как бы он ни старался отмолчаться… Сделать все, чтобы он почувствовал себя свободнее, давать ему советы…

– Советы? Касательно чего?

– Ну… в любой затруднительной ситуации.

Отчего-то перед внутренним взором Джорджии тотчас возникла картина поистине непристойная, и она с трудом сохранила серьезность на лице. Если бы Дикон был с ней, он бы тоже смеялся!

– Есть еще вопросы? – сухо спросила мать.

Единственным вопросом было: что происходит? Тут замешана политика? Ее родители вечно играли в «политические шахматы», особенно в последнее время, когда король то и дело расходился во мнениях со своими министрами и во всех закоулках Сент-Джеймсского дворца плелись коварные интриги.

– Признайся, мама: что за этим кроется?

– Ты на удивление упряма, Джорджия, – устало произнесла графиня. – Если я дам тебе исчерпывающие объяснения, отец зачахнет от тоски по Фэнси Фри, которую неминуемо утратит. Он надеется на успешные переговоры с Дрессером об изменениях условий уплаты проигрыша. А если ты будешь любезна с лордом Дрессером, это может смягчить его сердце.

– А-а-а, ну тогда это имеет смысл.

Джорджия мысленно оценивала ситуацию. Да, она намеревалась выдержать полный год траура и затворничества. А уж если принимала решение, то никогда не отступалась. Однако судьба бедняжки Фэнси Фри не на шутку заботила ее…

– В таком случае я буду на обеде, – решилась она. – Если дело касается участи Фэнси Фри, я буду пылинки сдувать с этого подагрического морского волка.

– Он офицер флота!

Джорджия проигнорировала это замечание:

– И если он станет рыгать за обеденным столом или плевать на пол, я найду способ намекнуть ему, что следует вести себя более изысканно.

– Иногда ты приводишь меня в отчаяние! – воскликнула мать, однако сдержалась и лишь тихо прибавила: – Помни также, Джорджия, что твой внешний вид за обедом должен изгладить впечатление от безобразия, которое ты позволила себе на скачках. Оденься скромно и веди себя благоразумно – возможно, тогда гости, когда появятся в свете, отзовутся о тебе благосклонно.

И мать величественно выплыла из покоев дочери, а та показала язык закрывшейся двери и пробормотала себе под нос:

– Я такая же рабыня, как и бедная лошадка.

– Да полноте, миледи! – раздался голос Джейн, которая все это время молчком простояла в уголке.

Рассмеявшись, Джорджия и служанке показала язык. Она села дописывать письмо Лиззи, присовокупив к нему и описание только что разыгравшейся сцены.

– Вам пора одеваться, миледи…

– Сейчас-сейчас! – Джорджия быстро писала, закончив послание словами: «Если бы письмо по волшебству сегодня же попало в твои руки, я попросила бы тебя за меня помолиться. Но коль скоро такое невозможно, я повременю с отправкой, а позже отпишу, чем все закончилось». Затем сунула листок в ящик бюро, заперла его на ключ, а после всецело отдалась в руки Джейн. Она скинула халат, со вздохом надела корсет, предоставив горничной его зашнуровать. Она уже сожалела об опрометчивой просьбе помолиться за нее – ведь она обнаруживала ее нервозность. Да, вчера вечером она уединилась у себя в опочивальне, верная намерению избегать общества в течение годового траура… Но сегодня – и она отдавала себе в этом отчет – ухватилась за возможность вырваться на волю…