Элизабет Хойт - Герцог полуночи

— Итак, мисс Грейвс, — Скарборо медленно повел ее к парадной двери, — у меня, к сожалению, был тайный мотив разыскивать вас.

— Правда, ваша светлость?

— О да. — Его глаза весело блеснули. — Думаю, вы достаточно сообразительная девушка, чтобы догадаться обо всем. Я подумал, что вы могли бы рассказать, что ваша кузина любит больше всего на свете.

— Ну… — Артемис задумалась, глядя на свою кузину. Пенелопа мило смеялась чему-то, но герцог Уэйкфилд даже не улыбался. — Думаю, она любит то же, что и большинство леди — дорогие украшения, цветы и разные красивые вещи. — Пожав плечами, Артемис добавила: — Очень дорогие красивые вещи.

— Конечно-конечно, моя дорогая мисс Грейвс, — энергично закивал герцог Скарборо, как будто она изрекла какую-то небывалую мудрость. — Леди Пенелопа заслуживает того, чтобы ее осыпали… всем самым лучшим. Но не могли бы вы рассказать мне о ней еще что-нибудь?

Они подошли уже совсем близко к портику, и Артемис, поспешно опустив голову, тихо ответила:

— Что вызывает у Пенелопы истинный восторг, — так это внимание. Полное, безраздельное внимание.

У герцога Скарборо оставалось время только на то, чтобы моргнуть и сказать:

— Вы чудо, мисс Грейвс, настоящее чудо.

А затем они поднялись по ступенькам к герцогу Уэйкфилду и Пенелопе. И поздоровались с хозяином дома.

Ответный поклон Уэйкфилда был коротким, близким к оскорбительному. Герцог перевел холодный взгляд со Скарборо на Артемис и проговорил:

— Добро пожаловать в Пелем-Хаус. — Он взглянул на ожидавшего рядом слугу и добавил: — Генри проводит вас в ваши комнаты.

— Благодарю вас, сэр! У вас здесь очень хороший дом, Уэйкфилд, — усмехнулся герцог Скарборо. — Признаюсь, он заставляет меня стыдиться моего загородного поместья. Правда, недавно я устроил у себя в Кларетоне музыкальную комнату. — Скарборо снова усмехнулся. — А Пелем ведь не обновлялся со времен вашего дорогого отца, верно?

Если Уэйкфилд и был задет вполне очевидным уколом, то не подал виду.

— Мой отец когда-то перестроил южный фасад на противоположной стороне здания. Уверен, вы помните это, Скарборо.

Артемис тотчас поняла, что Скарборо был ровесником отца Уэйкфилда. Но зачем же Уэйкфилд пригласил к себе в дом друга своего отца? Хотел посмотреть, как мог выглядеть его отец, будь он жив? И что чувствовал сейчас Уэйкфилд? Судя по выражению его лица… совершенно ничего.

— Он сделал все те окна, выходящие в парк, ради вашей матери, верно? — Герцог Скарборо грустно улыбнулся. — Мэри всегда любила свой парк.

И тут Артемис показалось, что у герцога Уэйкфилда задергался мускул под левым глазом. Решив разрядить атмосферу, она спросила:

— А какие инструменты у вас в музыкальной комнате, ваша светлость?

— Признаюсь… вообще никаких, — ответил Скарборо.

— У вас в музыкальной комнате нет никаких музыкальных инструментов? — изумилась Артемис.

— Нет.

— Тогда для чего она вам? — с некоторым раздражением спросила Пенелопа. — Без музыкальных инструментов это не музыкальная комната.

— О-о, ей-богу, я не подумал об этом, миледи. Должен признаться, я очень старался нанять самых талантливых итальянских художников для росписи потолков фресками. И пришлось найти самый лучший розовый мрамор. К тому же надо было следить, чтобы рабочие укладывали достаточное количество золота для позолоты стен и потолков. В результате я совершенно забыл о самих музыкальных инструментах.

Сделав большие глаза, леди Пенелопа пробормотала:

— На стены — золото?..

— О-о, конечно! — Чтобы придать вес своим словам, Скарборо энергично закивал. — Я убежден, что не следует скупиться на позолоту, верно? Иначе хозяин может показаться… чересчур экономным.

Пенелопа раскрыла свои очаровательные розовые губки.

— Я… — Она захлопала глазами.

— А теперь, когда вы указали мне на мою глупую забывчивость касательно инструментов для музыкальной комнаты… Быть может, вы могли бы высказать свое мнение. — Скарборо каким-то образом умудрился положить руку Пенелопы на свой согнутый локоть. — Например, я слышал, что итальянские клавикорды обладают наилучшим звуком, но, признаюсь, я на самом деле восторгаюсь видом некоторых французских образцов, хотя они стоят почти вдвое дороже итальянских. И я думаю… Возможно, пристрастие должно стоять впереди искусства, не так ли?

Скарборо повернулся и повел Пенелопу в дом. И он был столь ловок, что Артемис невольно подумала: «Поймет ли кузина, что ею управляют?» Она взглянула на герцога Уэйкфилда, ожидая, что он будет хмуро смотреть вслед странной паре, и оказалась права: он действительно смотрел хмуро.

Но смотрел он на нее, а не на Пенелопу.

Тихонько вздохнув, Артемис почувствовала странное стеснение в груди. Герцог смотрел на нее так пристально, как будто ничего, кроме нее, его не интересовало. Причем в глазах его, холодных, темных, явно скрывалась какая-то тайна. И Артемис, заинтригованная, проговорила:

— Ваша светлость…

— Ах, ваша светлость! — раздался вдруг чей-то громкий голос, и Артемис невольно вздрогнула.

Оказалось, что вновь прибывшие гости требовали внимания герцога. Повернувшись, Артемис быстро прошла огромный мраморный холл. Ей показалось, что она знает, что увидела в глазах герцога… Несмотря на холод этих глаз, в них скрывалось тепло.

Но что это означало… «Ох, об этом лучше не думать», — сказала себе Артемис.

На следующее утро она проснулась еще до рассвета. Ей дали комнату рядом с комнатой Пенелопы, более маленькую, чем у кузины, но огромную по сравнению с теми, в которых она обычно останавливалась.

Но в Пелем-Хаусе все было огромным.

Потягиваясь, Артемис вспоминала длинный стол в необъятной столовой, где они обедали накануне вечером. Кроме нее самой, Пенелопы, мисс Ройял и герцога Скарборо, гостями были лорд и леди Ноукс — обоим за пятьдесят, — миссис Джиллетт, хорошо известная в обществе своей склонностью к сплетням, мистер Баркли — мужская версия миссис Джиллетт, лорд и леди Оулдершо, политические единомышленники пожилого герцога, и, наконец, мистер Уоттс, также его политический союзник. Артемис была рада увидеться с леди Фебой и мисс Пиклвуд, которые тоже были там, но, к сожалению, прошедшим вечером она не имела возможности поговорить с леди Фебой. Они сидели на противоположных концах стола, а вскоре после окончания трапезы Феба ушла к себе.

Поднявшись с постели, Артемис надела свое обычное платье из коричневого сержа. У нее оставалось еще несколько часов до того, как Пенелопа проснется и будет нуждаться в ней, и за это время Артемис собиралась сделать то… что ей очень хотелось сделать.

Тихо выбравшись из комнаты, она окинула взглядом широкий коридор — коридор был пуст, если не считать проходившей мимо служанки. Приподняв юбки, Артемис побежала в глубину дома, к широкой лестнице — но не такой величественной, как в парадной части дома. Осторожно спустившись по ступеням — нет-нет, она вовсе не делала ничего запрещенного, просто ей не хотелось привлекать к себе внимание и отвечать на вопросы, — Артемис взялась за ручку двери. Ручка легко повернулась, и Артемис, открыв дверь, проскользнула в нее и оказалась на задней террасе. Затаив дыхание, она смотрела на слугу, быстро проходившего мимо нее. Когда он ушел, Артемис сбежала вниз по лестнице и вошла в парк.