Шерри Томас - Обольщение красотой

Кристиан работал.

Он лично проверил половину своих предприятий, прочитал бессчетное количество отчетов и даже исполнил свой долг, как член палаты лордов, приведя в изумление своих собратьев по палате. Герцоги Лексингтоны всегда заседали в верхней палате, но Кристиан, известный своим безразличием к политике, редко появлялся в парламенте.

Оставшееся время занимали книги и корреспонденция.

Однако ему незачем было так стараться. Его мозг, всегда стремившийся к правде и здравому смыслу, оказался способным на самообман, который Кристиан раньше презирал. Почти целую неделю он, как разбойник, крадущийся в ночи, успешно уклонялся от всех воспоминаний и умозаключений, которые могли бы возбудить малейшую тревогу.

А затем на него обрушилось все: неумолимая логика, неопровержимая правда и свидетельства, выжидавшие, пока его сознание, усыпленное ложной безопасностью, ослабит защиту, чтобы атаковать со всей беспощадностью.

Баронессы фон Шедлиц-Гарденберг никогда не существовало. Всегда была только миссис Истербрук. И он поведал ей все.

Все.

Неудивительно, что ей так не терпелось сойти с «Родезии». Она узнала о его внутреннем смятении и извлекла оттуда все тщательно оберегаемые секреты. Неудивительно, что каждый раз, когда они встречались после этого, она выглядела такой самодовольной. У нее были все основания посмеиваться над ним, зная, что она поработила его давно и прочно.

Ее замысел был низким, его успех ошеломляющим. И Кристиан участвовал в нем с открытой душой, со всем, что было в нем хорошего и достойного.

Он швырнул в огонь тисненое золотом меню, отпечатанное для обеда в «Савое», а затем письма, которые писал ей каждый день, предшествующий обеду, и последнее, написанное, пока он ожидал возвращения «Родезии» из Гамбурга. Невероятно! Он продолжал писать ей после того, как она не сдержала своего обещания и вернула его подарок. И перестал, только увидев в музее табличку с ее девичьим именем.

Он поворошил горящие письма кочергой. Она была массивной и тяжелой, и Кристиан чуть не поддался порыву что-нибудь разбить: мраморную каминную полку, зеркало в золоченой раме, севрские вазы, украшавшие камин. Ему хотелось громить комнату, пока не останется ничего, кроме мусора и обломков.

Но он — Кристиан де Монфор, герцог Лексингтон. Он не станет устраивать спектакль из своих страданий. Он не станет впадать в детские истерики. Он сохранит достоинство и спокойствие, даже если его сердце обливается кровью.

Раздался стук в дверь. Кристиан нахмурился. Он ясно дал понять, что его нельзя беспокоить. Слуги хорошо вышколены и весьма понятливы. Очевидно, случилось что-то срочное.

— К вам миссис Истербрук, ваша светлость, — сообщил Оунс, старший лакей.

Сердце Кристиана бешено забилось. Пришла позлорадствовать?

— Разве я не предупредил, что сегодня меня нет дома?

— Предупредили, сэр, — извиняющимся тоном отозвался лакей. — Но миссис Истербрук сказала, что вы пожелаете увидеть ее.

И правда, разве можно поверить, глядя на ее сияющую, завораживающую красоту, что Кристиан откажется принять ее?

Впрочем, что толку укорять Оунса? А с ее стороны, явиться к нему, признав свой обман — это проявление доброты, даже если она этого не понимает. Пусть они закончат свой роман окончательным разрывом, не оставив никаких умолчаний, положив конец всяким иллюзиям и ложным надеждам.

— Проводи ее сюда, — сказал он, — через пять минут.

Ему нужно время, чтобы собраться с силами.

Венеция слегка удивилась, что Кристиан согласился принять ее — слегка, потому что она была не в состоянии чувствовать что-либо, кроме ужаса, который впивался когтями в желудок и сжимал горло.

Дни, которые она провела вдали от Лондона, пошли ей на пользу — более спартанская диета успокоила желудок и положила конец приступам утренней тошноты. Но сознание становилось все более тревожным по мере того, как она перебирала варианты своего ближайшего будущего.

Ей повезло, что у нее есть средства и свобода передвижения. Она могла бы провести осень и весну за границей, тайно родить ребенка, найти ему хорошую приемную семью в Англии — если, конечно, найдет в себе силы расстаться с ним.

Она всерьез думала о том, чтобы умолять о помощи Фица и Милли. Милли могла бы поехать вместе с ней, а потом вернуться в Англию, сделав вид, что это их с Фицем ребенок. Учитывая обстоятельства, это было бы наилучшим решением. Венеция не сомневалась, что брат и невестка будут хорошими родителями, а она сама, как любящая тетушка, могла бы навещать ребенка, наблюдая, как он растет.

Однако, окажись ребенок мальчиком, он считался бы наследником Фица. И первенец Фица и Милли, появись он у них в будущем, был бы лишен законного наследства. Случалось, что семейные пары производили на свет детей после долгого периода бесплодия, и со стороны Венеции было бы эгоистично исключать подобную возможность для Фица и Милли.

Что означало, что она сама должна выйти замуж. Не такая уж это непосильная задача — найти подходящего джентльмена. Например, неспособного, подобно мистеру Истербруку, иметь собственных детей. Или вдовца, уже имеющего сыновей и достаточно влюбленного в нее, чтобы дать свое имя чужому ребенку.

Но мысли Венеции всегда возвращались к герцогу. Это его ребенок, и, возможно, Кристиану не захочется, чтобы его плоть и кровь воспитывалась в доме другого человека. И, возможно, всего лишь возможно, что Кристиан заслуживает того, чтобы знать о своем будущем отцовстве.

Но, чтобы поставить его в известность, ей придется во всем признаться. Одна только мысль об этом приводила Венецию в такой ужас, что ей хотелось бежать прочь, словно Кристиан был Везувием, а она — беспомощной жительницей Помпей. Как она может добровольно предстать перед его яростью?

И тем не менее вот она, здесь, в прихожей его дома, с влажными ладонями, тяжестью в желудке и сердцем, грозившем выпрыгнуть из груди.

Вернулся лакей.

— Прошу вас следовать за мной, миссис Истербрук.

Венеция двинулась за ним, не чувствуя под собой ног. Еще не поздно повернуться и сбежать, убеждал ее инстинкт самосохранения. Вряд ли герцог кинется за ней на улицу, чтобы выяснить, зачем она приходила.

«Беги, — призывал ее внутренний голос. — Тебе кажется, что ты все хорошо продумала. Но это признание — не краткая пытка, которую можно потерпеть в течение получаса. Ты не представляешь, как он поступит. Если он захочет, то может сделать тебя несчастной на всю оставшуюся жизнь».

Лакей распахнул дверь в гостиную.

— Миссис Истербрук, сэр.

Горло Венеции сжалось. Она помедлила на пороге — на пару секунд или тысячу лет? — а затем вдруг оказалась внутри. Лакей вышел, притворив за ее спиной дверь.