Анастасия Туманова - Цыганочка, ваш выход!

– Господи, да едем же, Фёдор, едем скорее, сколько можно болтать?! – вдруг отчаянно вскричала Нина, захлопывая тяжёлую дверь машины, на которую опирался Приходько, с такой яростью, что чекист чуть не упал. – Садитесь, и быстрей, черти бы вас взяли!!!

Через минуту дребезжащий автомобиль, распугивая рёвом мотора ребятню и бороздя лужи, нёсся вниз по Солянке. Фёдор ловко вертел баранку, изредка поглядывал на сидящую рядом женщину. Нина, не замечая этого, смотрела прямо перед собой, губы её были плотно сжаты. По бледной щеке медленно, словно нехотя, ползла одинокая слеза.

Под высокими, гулкими сводами приёмного покоя было пусто, и вбежавшая внутрь Нина замерла, растерянно оглядываясь. Но вошедший следом Приходько уверенно повлёк её за собой по длинному коридору.

У крайней двери сидел на табуретке пожилой красноармеец в сбитой на затылок фуражке. При виде Приходько он поднялся.

– Что там? – кивнув на закрытую дверь, спросил Фёдор.

– Пока всё так же, – удручённо ответил тот. – Доктор у него. А это, стало быть, супруга прибыла?

– Да, да, – торопливо, опередив запнувшегося Фёдора, сказала Нина. – К нему можно, товарищ, миленький?

– Так не мне решать-то… – Солдат крякнул, снова растерянно глянул на Приходько. – Как товарищ доктор распорядятся…

– Надо подождать, Антонина Яковлевна, – отрывисто сказал тот.

Нина кивнула, обхватив плечи руками, отошла к высокому окну и застыла там неподвижно, как статуя, вся залитая блёклым светом. Приходько и солдат переглянулись, молча, не сговариваясь, полезли за папиросами.

Доктор появился через десять минут – усталый человек с желтоватым, худым лицом и нескладной фигурой, на которой мешком висел застиранный халат. Приходько и солдат вскочили. Нина резко обернулась от окна.

– Более ничего сделать невозможно, – сухо сказал врач, обращаясь к Приходько. – Пули мы, слава богу, извлекли, все четыре, но кровопотеря очень большая… И проникающее ранение печени к тому же… Теперь только ждать. Организм молодой, сильный… Надежды, впрочем, мало.

– Доктор, можно к нему? – хрипло спросила Нина. – Я его жена, пожалуйста, пустите…

– Жена? – Врач, только сейчас заметив Нину, без особого интереса посмотрел на неё из-под круглых очков. – К нему, гражданка, сейчас нет смысла входить, он без сознания. Поезжайте лучше домой, мы вам сообщим, когда будет нужно. Здесь вам делать нечего.

– К чёртовой матери! Я не поеду домой! – взорвалась Нина. – Никуда я отсюда не поеду! Сяду вот здесь и буду сидеть, пока он в себя не придёт! И не выгоните! Нет такого закона, чтобы жену от мужа раненого выкидывать! – Она решительно уселась на широкий подоконник, скрестила руки на груди и с вызовом посмотрела на мужчин. Фёдор озадаченно поскрёб затылок под фуражкой, покосился на врача.

– Доктор, это артистка известная, цыганка, Нина Молдаванская…

– А-а… То-то ваше лицо, гражданка, мне знакомо! – на осунувшемся лице врача появилась слабая улыбка. – «Савой»? «Усталые изломы поцелуев»?

– Да, да! – с надеждой сказала Нина. – Пожалуйста, разрешите мне остаться! Я никому не буду мешать, тихонечко тут посижу…

– Ну, что ж… Хотя, повторяю, смысла нет. – Доктор снова внимательно посмотрел на Нину. – Подите сейчас в сестринское, помойте руки и получите халат. Обувь придётся снять. Вечером придёт другой врач, скажете, что я позволил.

– Я могу чем-то помочь?

– Совершенно ничем. Просто сидите, если вам угодно. Если пошевелится, придёт в сознание, позовите дежурную сестру, стол в конце коридора.

– А… скоро он может очнуться?

– Вот уж не знаю. Возможно, через час, возможно, завтра. Возможно, что и вовсе… Вам надо быть готовой ко всему, проникающие ранения – вещь опасная. Я сейчас скажу, чтобы вам принесли стул.

– Мы уж тогда поедем, Антонина Яковлевна, – немного смущённо сказал Фёдор, покосившись на закрытую дверь палаты. – Что толку, коли мы тут всем стадом пастись будем… Служба не ждёт, нам бы теперь этих гадов отловить, что Максима Егорыча подбили… – Его мальчишеское лицо вдруг стало жёстким, сумрачным, он с силой ударил кулаком по стене. – У, мр-рази… Лично каждому в башку пулю вгоню, клянусь, вот чтоб мне мировой революции не дождаться! А вы, ежель чего, сейчас на Лубянку телефонируйте. Скажите, что вы Наганова жена, из больницы… Да я всё равно вечером или сам заеду, или вот Жильцова пришлю.

– Спасибо, Фёдор, будьте осторожнее, я вас прошу… – Нина уже бежала вслед за уходящим врачом по пустому коридору, и конца её фразы Приходько не услышал. Он проводил глазами её стройную, затянутую в чёрное фигуру, чему-то вздохнул, махнул рукой Жильцову и зашагал к выходу.

Через пять минут Нина, стягивая на груди выданный халат, осторожно вошла в палату в сопровождении врача. Тот обменялся несколькими тихими словами с поднявшейся ему навстречу сестрой, и оба удалились. Когда дверь закрылась, Нина очень медленно, словно боясь разбудить спящего, подошла к койке.

Максим лежал на спине под серым казённым одеялом. Подушка была высокой, и Нине хорошо видела его запрокинутое, бледное лицо с закрытыми глазами, на котором явственно обозначилась некрасивая борозда шрама. Приблизившись, Нина осторожно коснулась его пальцами и невольно вздрогнула: лоб Наганова показался ей ледяным. «Господи, нет… Неужели?..» – Страх острой судорогой сжал горло. Но, приглядевшись, Нина увидела, как чуть заметно бьётся сизая жилка на его шее, и от резкого облегчения снова стало горячо глазам. Нина села на стул возле койки, вгляделась в лицо Максима, не решаясь дотронуться до него и усмехаясь сквозь слёзы: «Какова жена… Прикоснуться боится. Вот он очнётся, откроет глаза, меня увидит и спросит: «А что вы здесь, гражданка Баулова, делаете?» Хороша я тогда окажусь…» Но в глубине души она знала, что готова на что угодно, лишь бы мысли её сбылись, лишь бы он только открыл глаза – и какая уже разница, что он тогда скажет… «Господи… Я же вчера ещё не думала о нём, не вспоминала! – в смятении думала Нина, не сводя глаз с запрокинутого на серой подушке лица. – Что мне до него? Почему я, как сумасшедшая, сюда кинулась, почему реву сейчас белугой? Ох, да что же это такое, ничего не понимаю… Но это пустяки, ерунда всё… Только бы жив был, только бы жив! Господи, да что же я – влюблена, что ли? Ох, нет, быть не может… Только о таких глупостях и думать сейчас… Но… У него же, кроме меня, никого нет… Никого…» И, вспоминая сейчас эти слова, мельком сказанные Приходько, Нина уже твёрдо знала, что это правда и что у неё самой тоже нет никого ближе этого человека, защиту и незримую поддержку которого она так явно чувствовала всё это время.

«Да, только он… Он один, и больше – никого… Цыганам на меня наплевать, мамы нет, отца тоже, Дина далеко… Только он… Господи, только бы выжил!» Нина решительно вытерла глаза, придвинулась к койке. Поколебавшись, нашла под одеялом сухую, холодную руку раненого. И прошептала сдавленно, преодолевая судорогу в горле: