Барбара Картленд - Скверный маркиз

— Коббет возил тебя в Сент-Джайлс! — воскликнул маркиз. — Да он с ума спятил!

— Наверное, меня он едва ли вообще заметил — так старался привлечь дядю в число своих сторонников! Он говорил ему о том, что все слои общества в Лондоне заражены пороком! Причем с самых малых лет — дети растут на улице и все видят и начинают подражать взрослым и воспринимать этот образ жизни. Если в таверне аристократы и члены парламента до самого утра заняты недостойными развлечениями, то детской распущенности не избежать. Что же тут удивляться, что во многих церквях Ист-Энда священники исполняют брачный обряд для тринадцати-четырнадцатилетних подростков, а в иных случаях — и их без счета — такие подростки обзаводятся потомством и вовсе без церковных обрядов. Всему этому надо как-то противостоять! Мы в Мордене получали письма и от Коббета, и от мистера Генри Грея Беннетта, и от многих других радикалов, реформаторов и несогласных с действиями правительства по всем этим проблемам, и все они очень помогали дяде собирать материалы для книги, над которой он уже работал и которую… — Орелия вздохнула, — так и не успел закончить. И я подумала, а вдруг я смогу помочь делу, которое он так отстаивал? Я доработала по его материалам эту книгу помимо исторической, которую тоже довела до конца, и написала несколько стихотворений… Надеюсь, они затронут всех, кто к этому небезразличен.

— И ты была права. Твои стихи уже произвели смятение в сознании многих и вызвали отклики и в палате общин, и в палате лордов!

— Неужели? — встрепенулась Орелия.

— Но ты должна понять, что это не просто стихи, а политические стихи. И это не так безопасно, как тебе кажется. Никто и никогда не должен узнать, кто их автор, — сурово предостерег маркиз. — Однако, кроме этой прямой опасности, что ты осмелилась обвинить власти в несправедливой политике по отношению к низам общества и в других неправедных действиях, есть еще и другая.

— Боже мой, это еще какая?

— Тебя подвергнут остракизму, любимая, люди станут ужасаться, что ты знаешь так много того, чего не полагается знать женщине!

— Да, понимаю. Но могу ли я по-прежнему заниматься творческим трудом? — спросила она, не сознавая, что самим вопросом этим дает маркизу право руководить ее жизнью и занятиями, то есть отныне она сможет действовать только с его согласия и в том направлении, какое он сочтет для нее подходящим.

— Если это будет касаться истории, можно. И если ты не свяжешь себя обязательствами с определенными кругами и не позволишь им вовлечь себя в неблаговидные поступки, — довольно размыто отвечал ей маркиз. — Ведь ты не только прекрасна, но так неиспорченна и неопытна! Было бы просто кощунством позволить тебе даже прикоснуться ко всему порочному и преступному, — прояснил он свою мысль.

— Но я буду жить в деревне! — отвечала Орелия, опустив голову.

— И тогда я тебя никогда не увижу? Боже милосердный! Орелия! Можешь ли ты вообразить, что это будет за жизнь без единственного утешения — видеть тебя, слышать твой голос, знать, что, хотя я не смею коснуться тебя, ты все же рядом со мной!

— Но для нас будет разумнее не видеться, — мягко возразила маркизу Орелия, — ведь рано или поздно это напряжение чувств окажется для нас непосильным, и мы… предадим самих себя… И еще одно: я никогда не заставлю свою сестру Кэролайн страдать.

— Кэролайн! Кэролайн! Почему всегда Кэролайн? Она стоит между нами, как ангел с огненным мечом! И я никого не могу винить в этом, кроме себя! Что я наделал?

— Что толку в напрасных сожалениях!.. Но, милорд, я хочу, чтобы вы знали: я всегда буду благодарна судьбе за нашу встречу и за то, что вы меня… немного любите. Это будет меня поддерживать и помогать мне во все дни моей жизни!

— Тебе, возможно, этого и достаточно, но для меня, сокровище мое, любимая, это не так! И жизнь моя представляется мне пустыней одиночества. Остается лишь молиться, чтобы я не слишком задержался на этом свете!

— Нет, нет! Ты не должен и думать так, и так говорить! — И она бросилась к маркизу, простирая руки, но он неожиданно жестко отстранился от нее, не дав ей приблизиться:

— Не подвергай меня и этому испытанию! Ведь я только человек… Твоя близость причиняет мне адское страдание и внушает такую безнадежность, что впору умолять небеса о вечном забвении!

Орелия остановилась в полушаге от него и опустила руки. Глаза ее наполнились слезами — боль, звучавшая в его словах, раздирала ей сердце.

А маркиз резко повернулся и вышел из комнаты, с грохотом захлопнув за собой дверь. Несколько минут она стояла неподвижно, глядя перед собой и пытаясь осознать, что же произошло. Потом медленно опустилась на колени и прижалась лицом к вышитой подушке.

Он любит ее! И все остальное потеряло для нее значение. Осталась только эта, потрясающая ее мысль: маркиз ее любит! И так он еще не любил ни одну из женщин…

В тот же день, позднее, Орелия узнала от Кэролайн, что маркиз был вызван в его деревенскую усадьбу по делам, не терпящим отлагательства. Она не сомневалась, что уехал он, опасаясь потерять над собой власть, и что сейчас для него нестерпимо видеться ни с ней, ни с Кэролайн. Самой ей тоже было тяжело вести себя как обычно: выслушивать бесконечные рассказы кузины, превозносящей достоинства посла, разговаривать с герцогиней о том, что происходит в светском обществе, и стараться не дать им заметить перемены, совершившейся в ней с утра.

Однако Орелия знала, что она теперь другая и жизнь ее изменилась коренным образом. Прежде она чувствовала себя одинокой, опасалась других и сторонилась их, а теперь, хотя маркиза в доме не было, а при встрече они могли обменяться только рукопожатием, она ощущала его постоянную близость. Любовь соединила их в одно целое! Теперь они были мужчиной и женщиной, которым посчастливилось найти свою половину, они соединились в блеске и совершенстве взаимной любви. Она все время думала о нем, живя точно во сне. И ночью он ей в самом деле приснился. В целом мире, казалось, существует только маркиз, звук его голоса, слова любви, которые он ей сказал, и она снова и снова видела его взгляд и выражение лица. «Люблю его», — шептала она снова и снова и трепетала при мысли, что ее любовь — взаимна.

Маркиз, однако, не вернулся и на следующий день, и Кэролайн, откровенно радуясь этому, опять воспользовалась случаем и отправилась на встречу с послом. До свадьбы оставалось два дня. Они с маркизом должны были сочетаться браком в церкви Святого Георгия на Гановер-сквер. Утром во вторник Орелия узнала, что маркиз все же вернулся накануне, однако очень поздно, когда в Райд Хаузе все легли спать. При этой новости Орелия вспыхнула от радости — уже совсем скоро она увидит его! — и сразу же сделала себе строгое внушение: из них двоих она должна быть сильнее. «Мне нельзя думать о своих чувствах», — мысленно повторяла она, однако вздрагивала всякий раз при звуке открываемой двери, не могла не прислушиваться к голосам, раздающимся в огромном доме, и не желать, с почти невыносимым волнением, поскорее увидеть широкоплечую фигуру и лицо, на котором, как ей теперь казалось, она знает каждую черточку. Однако, когда она спустилась вниз, маркиза не было, и Орелия стала ожидать появления герцогини. Вместо нее поспешно вошла Кэролайн в своем самом хорошеньком капоре.