Барбара Картленд - Английская мадонна

Однако ее привело в чувство то, что она вдруг представила, как граф Хэвершем обнимает эту тигрицу. Ревность, клокочущая в груди Шейлы Терви, выплеснулась с таким напором, что ударила Теодоре в самое сердце, как отравленная стрела. Леди Шейла все же очень красива, не могла не признать Теодора, — даже без капли краски и других ухищрений. Так что вызвать к себе мужское желание ей вовсе не трудно. А граф говорил, что и к своей жене он испытывал влечение за ее красоту. И Теодоре снова вспомнилась картина Пуссена, где Аполлон обнимает Дафну. По ее телу прокатилась горячая волна, как утром в лесу, когда ее обнимал граф Хэвершем, и она едва не потеряла сознание…

— Нет, оставаться здесь я не могу! — вслух сказала себе Теодора.

Но какими словами убедить отца, что им следует немедленно отправиться в обратный путь? И что она скажет Джиму, который приложил столько усилий, чтобы они попали сюда, в этот замок, суливший им благоденствие и спасение? Пока она чувствовала себя на краю гибели…

Теодора опять подошла к окну, надеясь, что верные мысли придут сами собой. Но нет… Одни размышления, муки, сомнения — и еще жгучая, впившаяся ей в сердце ревность! Она почувствовала, что одиночество ей более невыносимо, и побежала искать отца — так детеныш в природном мире бежит к родителям, ища укромного места и ласки.

Как она того и ожидала, отца она нашла в картинной галерее.

С ним был хранитель замка. Отец разглядывал одну за другой картины, восхищаясь при этом каждой, и вслух анализировал их состояние — с указанием, что надлежало бы сделать с одним полотном, с другим…

Хранитель делал заметки и, когда Теодора присоединилась к ним, вежливо ей сказал:

— Доброе утро, мисс Колвин! Извольте видеть, ваш отец выговаривает мне, как нерадивы мы были, пренебрегая нашим, несомненно, величайшим сокровищем.

— Это позор! Настоящий позор! — возмущался тем временем Александр Колвин. — Теодора, взгляни! Пьеро делла Франческа! Раннее итальянское Возрождение! Одна из лучших картин, написанных этим гением! Она обратится в прах, если ее сейчас же, немедленно, не обработать!

Теодора понимала отца: мог ли он спокойно видеть то, чему стал свидетелем? Ведь сохранилось не более дюжины работ Франческа — с их нарядной цветовой гаммой, четкостью перспективы, уравновешенностью композиции.

Она подошла ближе к картине. Это было изображение царицы Савской, приехавшей на Святую землю. Помимо воли ей вспомнились слова лорда Ладлоу — его сравнение леди Шейлы с царицей Савской. А следом пришло горькое осознание: теперь до конца жизни все, что она видит, будет каким-то образом напоминать ей о графе и о чем-нибудь, связанном с ним.

Александр Колвин, как будто сказав все, что следовало, о Франческа, двинулся дальше, и, пока хранитель делал свои пометки, Теодора размышляла, как показать отцу работу Ван Дейка, на взгляд идентичную той, что висит у них в доме.

Прежде чем уехать из замка, она непременно должна раскрыть эту загадку, в противном случае она никогда не взглянет больше на их картину в Маунтсорреле, не спросив себя, подлинная она или копия. И граф ждет от ее отца, какой вердикт тот вынесет его картине, каким бы этот вердикт ни оказался.

Подумав так, она увидела графа в конце галереи. По его глазам, когда он к ним подошел, она поняла, что он не смог удержать себя вдали от нее и пошел к ней туда, где, как он не сомневался, найдет ее.

Подойдя и проговорив приветственные слова, он стал внимательно слушать обстоятельное рассуждение о своих картинах и о том, что надлежит с ними сделать как можно скорее, чтобы спасти их для Времени.

— Не могу понять, почему мой отец так долго не занимался коллекцией, ее сохранностью… — выслушав неутешительные выводы, сокрушенно ответил Александру Колвину граф Хэвершем в момент передышки эксперта. — Могу лишь предположить, что, поскольку он вырос в этом имении и провел возле этих картин три с половиной десятилетия, прежде чем получил на них право собственности, он просто не замечал, что холсты требуют тщательного ухода, ведь для него они оставались все теми же, какие он видел вчера, позавчера и так много дней подряд, пока и сам он старел…

— Вы, наверное, правы, — великодушно уступил ему Александр Колвин. — Но картины как дети, их нужно холить, лелеять. Мне кажется, вашим картинам как раз этого и не хватало.

— Обещаю, они всенепременнейше это получат в будущем, — серьезно ответил граф, со значением глядя на Теодору, — и при этом он будет думать о ней, так поняла она его взгляд, не сомневаясь, что поняла верно…

И предложила:

— Думаю, милорд, вы должны показать папе ваших Ван Дейков, особенно того, который висит в ваших покоях.

Теодора думала, граф выразит улыбкой согласие, но увидела проступившую в его глазах боль: ах… ну конечно… вслед за тем как вопрос о подлинности прояснится, она и отец, по замыслу графа, должны будут уехать, и он не рад этому! Что ж…

— Разумеется, я хочу видеть ваших Ван Дейков! Всех! — с интересом отреагировал Александр Колвин. — Но разве в одном из них есть что-то особенное, что требует моего дополнительного внимания?

Теодора осторожно взяла его под руку.

— Да, папа, есть, — сказала она. — Его светлость хочет, чтобы ты принял решение, и оно будет для всех нас непростым.

— Почему? Что такое? — недоуменно спросил ее отец. — Впрочем, я не буду задавать никаких лишних вопросов. Просто покажите мне картину, и я пойму.

Картинная галерея была на первом этаже, то есть не так далеко от апартаментов графа в южном крыле. Они шли туда молча, и Теодора заметила, что хранитель замка тактично держится чуть сзади. Граф отворил двери с росписью, и они прошествовали через холл, из которого был убран злополучный для Теодоры Пуссен.

Когда они вошли в личные покои графа, Александр Колвин первым делом увидел картины Стаббса. Потом ему уже не нужно было указывать на Ван Дейка, он сразу перешел к нему.

Граф и Теодора затаили дыхание.

— Поразительно! Мастер во всем его великолепии! — пробормотал Александр Колвин, потирая себе кончик носа, что, как было хорошо известно Теодоре, свидетельствовало о его крайнем волнении и обостренном внимании. — Сомневаюсь, что существует еще хотя бы один столь технически блестящий художник, который так передавал бы духовный образ модели… Поразительно. Сколько бы я на нее ни смотрел, она не перестает быть для меня откровением…

Он замолчал. Теодора ждала продолжения, но его не последовало. Отец молча смотрел на картину. Она деликатно потеребила его за рукав:

— Ты должен… догадываться, папа… каких слов мы… ждем?

— А каких? — с отсутствующим видом спросил отец. — Каких таких слов?

Он рассматривал крошечный уголок картины там, где, как он заметил, краска готова была дать мелкие паутинные трещинки.