Маргарет Джордж - Между ангелом и ведьмой. Генрих VIII и шесть его жен

— Да, перемены вызовут возмущение, — обратился я к моим придворным, — у таких, как Шапюи, особенно. Папские приспешники и император многое потеряют, если Англия станет более сильной державой. Слишком долго чужаки вмешивались в наши дела, использовали нас, забирали наши деньги, чтобы оплачивать своекорыстные войны, выгодные Карлу, а не нам! Римский Папа годами угрожал отлучением. Император желает заполучить мое золото и мою дочь, в то время как Климент в грош не ставит мое главенство. Тьфу, говорю я! Я искореню всех вредителей до единого. Грязной падали нет места в Англии!

— Отлично сказано, — оценил Кромвель. — Полагаю, стоит объединиться ради такой возвышенной цели. Все мы остаемся англичанами, чистокровными англичанами, и желаем вернуть нашей славной стране независимость — и те, кто определенно заглядывает вперед, — он кивнул в сторону Генри Говарда и Уэстона, — и закоренелые консерваторы, такие как Невилл с его рыцарскими повадками… Эдвард, вы все еще втискиваетесь в ржавые доспехи тысяча пятьсот тринадцатого года?

— Ваш король безумен, — возразил ему Шапюи, — вот главная беда, которую вы, видимо, недооцениваете, раз несете полный вздор «во славу Англии».

— Безумию зачастую сопутствует величие, — парировал Кромвель. — И не обманывайте сами себя. При всем ворчании относительно королевы Анны людям нравится ее английское происхождение. А ваша глупая Екатерина намеренно хочет разъярить их — однако народный гнев обрушится на нее, как только станет известно о ее происках: ведь пытаясь доказать свою правоту, она взывает к иноземным владыкам. Поэтому мои помощники усердно трудятся, разъясняя англичанам, что некие кумиры могут их попросту предать.

— Ваши шпионы, — прошипел посол. — Да, вы действительно учились в Италии.

— Ренессанс многогранен.

Поздно ночью, когда мои спутники похрапывали у костра, я выполз из пещеры. Забросив подальше в ночную тьму пропитанную гноем повязку, я на ощупь сменил бинты и поверх вновь натянул лосины. Хмель выветрился, и теперь ничто не заглушало пульсирующей в ноге боли. Я спешно вытряхнул из пузырька две болеутоляющие пилюли и заглотил обе разом. Потом тихо вернулся на свое место.

Постепенно лекарство возымело действие, пламя костра начало бледнеть и расплываться, и, погружаясь в сон, я задумался о том, почему Кромвель не опроверг Шапюи, когда тот назвал меня безумным.

Мы узнали, что наступило утро, лишь потому, что мрак слегка рассеялся. Мои руки и ноги затекли и окоченели, к тому же я умирал от голода. Костер почти прогорел, и снаружи по-прежнему завывал ветер. На негнущихся ногах я проковылял к выходу из пещеры и окинул взглядом окрестности. Снега намело примерно по пояс, а местами высились исполинские сугробы. До Бьюли оставалось миль двадцать. Успеем ли мы добраться туда до заката?

Менее чем через час мы с превеликим трудом взгромоздились на лошадей и спустились в заснеженный лес. Летучие мыши, должно быть, обрадовались, что в их обители вновь воцарились мрак и покой. Я сомневался, разумно ли мы поступили, отказавшись приготовить из этих неаппетитных с виду тварей походное жаркое.

К полудню стала очевидна глупость нашего рискованного похода. Мы не сделали и пяти миль, а быстрее ехать было невозможно из-за оврагов и ухабов, предательски скрытых под ровным снежным покрывалом. С трудом продвигаясь вперед, дрожа от усталости и голода, мы покачивались на спинах ослабевших лошадей. А Бьюли оставался так же недосягаем, как Шотландия. Линия горизонта была лишена каких-либо признаков жилья. Нас окружала пустыня, а с пути мы не сбились лишь потому, что вдоль дороги тянулась низкая каменная стена.

Моя свита хранила мрачное молчание, все припали к гривам своих коней и молили Господа о помощи. Роскошное седло Шапюи воплощало собой обманчивую надежность — предательское серебро бесполезно в снежной пустыне, и его блеск казался просто издевкой.

Резкий порыв ветра хлестнул меня по лицу. Перед глазами, заслезившимися от жгучей боли, все расплылось. В том полуослепленном состоянии я что-то различил вдали. Или мне попросту пригрезилось? Прищурившись, я напряг зрение, надеясь еще раз увидеть тот мираж. Нет, впереди действительно маячило какое-то строение… и будто бы над ним вился темный дымок…

— Туда, — прохрипел я, взмахнув рукой.

Мои губы потрескались и кровоточили, хотя я и смазал их жиром.

Кромвель кивнул, подавив улыбку. Я понял: он знает, что там есть жилье, и радуется, что я первым заметил его.

— Что это? — спросил я.

— Обитель Святого Свитина [79] Уинчестерский епископ (IX век), почитаемый как чудотворец. , — с готовностью ответил он.

А, этот небольшой монастырь! Один из слуг Кромвеля уже посетил его и объявил рассадником порока. Документы, согласно которым обитель подлежала закрытию, ожидали моей подписи среди прочих бумаг на инкрустированном письменном столе королевского кабинета.

— Какая удача, — сказал я, разворачивая лошадь, и крикнул своим спутникам: — Впереди Божья обитель! Мы заедем туда.

— Благочестивые братья будут приятно удивлены нашему визиту, — пробурчал Кромвель.

— Безусловно…

Вознося хвалы Господу если не за добродетельность монахов, то за удачное местоположение их монастыря, я пришпорил коня. Солнце, тускло просвечивая из-за туч, уже клонилось к закату.

Обитель была неказистой и полуразрушенной. воображение напрасно рисовало мне аккуратные изгороди и размеченные поля. Мы въехали на заброшенный грязный двор.

Кромвель постучал в дверь с видом разгневанного архангела в день Страшного суда. Она со скрипом приоткрылась, и из щели высунулась странная физиономия с ястребиным носом.

— Встречайте короля, — заявил Кромвель.

К чести ястреба, он величественно распахнул дверь и сделал приветственный жест, словно только и ждал нашего прибытия. Толстая монашеская сутана и поблескивающее над тонзурой рыжеватое облачко волос придавали ему поразительное сходство с хищной птицей.

Едва мы вступили в монастырскую прихожую, как в нос ударил гнилостный запах, сразу вызвавший вопрос: чем же они тут питаются?

— Я схожу за приором, — низко поклонившись, произнес носатый монах.

Подавляя отвращение, я воззвал к собственному терпению, чтобы выдержать мерзкий запах. Ведь в обители было тепло. И лишь это сейчас имело значение.

Ястреб вернулся и привел с собой необъятного толстяка. Он переваливался с боку на бок, и при каждом шаге его неимоверно жирные ноги описывали полукруг, то есть его походка представляла собой череду затейливых полуоборотов. Затрачиваемые при этом усилия вызывали у приора сильнейшую одышку. Он с нескрываемой мрачностью смотрел на нас, считая наглостью любой, да же королевский визит, вынуждавший его к столь обременительной экзерциции.