Дженнифер Эшли - Игра в обольщение

— Это ваша лошадь? — спросила она, потому что от ее внимания не ускользнули горделивые нотки в его голосе.

— Еще нет. — Кэмерон снял шейный платок и небрежно бросил его на стол. — Проклятый владелец не продает мне ее.

— Почему?

— Потому что он презирает Маккензи. Он лишь позволяет мне тренировать ее, потому что сам не может с ней справиться, хотя кобыла прекрасная и может бежать, ей-богу, может. — Голос Кэмерона потеплел, это был голос человека, который говорит о своем сокровенном желании.

— Какой противный человек.

— И чертовски глупый, — насупил брови Кэмерон, потягивая виски. — Я хочу, чтобы эта лошадь стала моей, уж я бы относился к ней должным образом, если бы только мог заставить Пирсона проявить здравый смысл.

— Боже мой, вы говорите о лошади так, будто делаете предложение о браке.

— Никогда. Брак… Мне даже звук этого слова ненавистен, — пожал плечами Кэмерон. — Я допускаю, что приобретение лошади чем-то похоже на брак, но лошади не докучают так, как жены.

В его голосе звучали нотки отвращения.

— Я уверена, Изабелла была бы рада услышать вас сейчас, — небрежно бросила Эйнсли.

— Изабелла знает, что она зануда. Она наслаждается этим. Спроси у Мака.

Эйнсли улыбнулась, но поняла: его слова о браке были искренние. Именно так он и думал. Она отвела взгляд и продолжала быстро разбирать бумаги.

Эйнсли обнаружила массу свидетельств тому, что Кэмерон был развратным, читающим эротику, пьющим виски исходящим с ума по лошадям джентльменом, но писем королевы не нашла. Она отложила в сторону последние бумаги, расправила юбки и встала. Твердая рука Кэмерона подхватила ее под локоть, помогая встать.

— Теперь я уже сомневаюсь, что миссис Чейз спрятала их здесь, — вздохнула Эйнсли. — Готова спорить, что письма не покидали ее дома в Эдинбурге, за исключением одного, которое она принесла, чтобы показать мне, что письма у нее. Она знала, что я попытаюсь отыскать их.

— Фретка. Такой маленький хорек, красивый и умный. Подходящая кличка для тебя. Сначала я подумал: мышь, увидев тебя на своем подоконнике, когда ты пряталась за шторами. Но теперь вижу: вовсе не мышь. У тебя глаза загораются, когда ты идешь по следу.

Эйнсли нравилась его полуулыбка, дразнящий блеск в глазах. Злость, вспыхнувшая в них при разговоре о браке, бесследно исчезла.

— Да вы, милорд, льстец. Неудивительно, что вас так любят дамы.

Кэмерон выдвинул ящик стола, который Эйнсли уже обыскала. Здесь лежал и старые бумаги, которым было лет пятнадцать — двадцать. Кэмерон вывернул содержимое ящика на пол и заглянул внутрь.

— Насколько я помню, в этом ящике двойное дно. Давно я его не трогал, — сказал Кэмерон, всматриваясь в деревянную поверхность.

— Попробуйте этим. — Эйнсли протянула ему шпильку, которую вытащила из волос.

— А, профессиональный инструмент. — Кэмерон взял шпильку, вставил конец в небольшую выемку в углу и потянул на себя.

На дне выдвинутого ящика лежало сложенное пополам письмо, немного помятое от хранения в таких условиях.

Эйнсли схватила его и развернула, но, не успев прочитать ни слова, разочарованно проворчала:

— Почерк другой. Это не ее письмо.

Эйнсли отдала письмо Кэмерону и направилась к камину, где лежала стопка книг, но легкий шум за спиной заставил ее оглянуться. Кэмерон застыл на месте, неподвижный как скала, и смотрел на письмо, которое она ему передала.

— Лорд Кэмерон?

Он, кажется, не слышал и, не моргая, продолжал смотреть на письмо, как будто не понимая, что там написано или не веря своим глазам.

— Что такое? — Эйнсли подошла к нему и коснулась его руки.

Он вздрогнул и посмотрел на нее пустыми глазами:

— Это письмо моей жены.

О Боже! Всякий раз, когда Эйнсли находила что-то принадлежавшее ее мужу Джону Дугласу, ее печаль вспыхивала с новой силой. И хотя Кэмерон овдовел уже довольно давно, его боль, должно быть, еще не утихла — насильственная смерть жены и отвратительные людские сплетни на этот счет не давали забыть о прошлом.

— Мне очень жаль, — сказала Эйнсли, вкладывая в эти слова душу.

Кэмерон только взглянул на нее. Его удивительная терпимость и товарищеская помощь в поисках писем бесследно исчезли.

Ни слова не говоря, он устремился к горящему камину — сентябрьские вечера уже стали холодными — и бросил туда письмо. Эйнсли поспешила к нему, но он взял кочергу и подтолкнул бумагу подальше в огонь.

— Зачем вы это сделали? Письмо вашей жены…

Кэмерон бросил кочергу и, взглянув на перепачканные сажей руки, достал носовой платок.

— Это не письмо моей жены, — хрипло проговорил он. — Это письмо одного из ее любовников. Рассказывал о своей неугасающей страсти.

— Кэмерон… — Эйнсли, пораженная, остановилась.

— У моей жены было много любовников, до нашего брака и после. — Эти слова он произнес бесцветным голосом, без всяких эмоций, но его глаза сказали Эйнсли совсем другое. Измены леди Элизабет ранили его, и рана эта оказалась глубокой.

Все, что Эйнсли слышала о леди Элизабет Кавендиш, сводилось к следующему: легко возбудимая, красивая, распущенная, на несколько лет старше Кэмерона. Их брак от начала до конца был скандальным и закончился ее смертью через шесть месяцев после рождения Дэниела. Должно быть, леди Элизабет часто бывала в этой самой комнате и, возможно, однажды спрятала это письмо.

— Не очень честно с ее стороны, — возмутилась Эйнсли.

— А у меня связи с замужними женщинами. В чем разница?

Разница в том, что он не получает от этого удовольствия и презирает женщин, с которыми встречается.

— Думаю, вы не пишете этим женщинам письма с выражением вашей неугасающей страсти.

— Не пишу.

Кэмерон потер запястье, подняв манжету рубашки, и Эйнсли опять увидела шрамы, ровные и округлые.

— Кто это сделал? — спросила она.

— Не будем об этом. — Кэмерон опустил манжету.

— Почему?

— Эйнсли. — В его голосе звучало настоящее горе.

— Милорд?

— Остановись. — Кэмерон обхватил ее голову и стал перебирать волосы. — Просто… остановись. — Он наклонился и с суровым отчаянием прильнул к ее губам.

Кэмерон не просто целовал ее. Он заставил ее открыть рот и ответить на поцелуй. Заставил, целуя его в ответ, хотеть большего.

Его крепкие руки удерживали Эйнсли на месте, но она и сама не хотела отрываться от него. Его бедра, прижимаясь к ней, пригладили складки юбок, и она почувствовала его бесстыдно восставшую плоть. Кэмерон знал, как сделать свой рот инструментом сладострастия, и нисколько не старался скрыть свое желание.

Эйнсли уперлась руками ему в грудь. Под тканью рубашки билось, так же часто как и ее собственное, пылкое мужское сердце.

Рука Кэмерона скользнула вверх, к лифу.