Валерия Вербинина - Фиалковое зелье

Вот и посольство. Владимиру пришлось долго стучать, прежде чем заспанный швейцар отворил ему дверь.

– Хорошо погуляли, ваше благородие?

Ах, шел бы ты к черту со своими казарменными шутками, приятель!

Не раздеваясь, Владимир бросился в комнату убитого агента, которую после Жаровкина никто не занимал. Дрожащими руками зажег свечу – зажечь удалось лишь с третьего или четвертого раза.

Теперь надо было осмотреть камин. Владимир коротко выдохнул и стал выстукивать каминную доску. Ничего. Он поставил свечу на пол, наклонился и залез рукой в камин. Пальцы его коснулись холодной, гладкой поверхности. Сердце Владимира колотилось как бешеное, по вискам струился пот. Он осторожно стал простукивать боковые стенки, заднюю, верхнюю… И наконец стук чуть изменился. Наверху!

Не помня себя от радости, Владимир стал царапать ногтями плитку, за которой скрывался тайник. Он до крови ободрал ногти, но через несколько минут в ладони у него оказался аккуратно свернутый носок.

Пять носков! При осмотре вещей Жаровкина они обнаружили всего пять носков! Вот, стало быть, куда делся парный!

Стряхнув с него пыль, Владимир осторожно развернул его и распрямился. В носке лежало несколько листков бумаги, исписанных мелким аккуратным почерком, но в полумраке, который царил в комнате, больше ничего не было видно. Владимир нагнулся, чтобы поднять свечу, которая по-прежнему стояла на полу. Ему показалось, что его щеки коснулся холодок сквозняка, словно кто-то бесшумно приотворил входную дверь, и он резко распрямился.

– Кто здесь? – громко спросил он. – Василий, ты?

В следующее мгновение в глаза ему ударила яркая вспышка, а в уши ворвался оглушительный грохот. Потом по груди пробежали какие-то теплые струйки, а в ногах появилась странная слабость. Владимир упал всем телом на пол, опрокинув свечу, которая погасла, и в мире, и в его душе воцарилась густая, непроницаемая, ничем не нарушаемая мгла.

Топот ног. Голоса:

– Сюда! Скорее сюда!

Тоска-а… Все скучно. Шаром набухает боль в груди.

Зеленая трава. Луг… Ромашки и желтый донник, чьи побеги достают ему до груди. Верно, он ведь маленький мальчик. Сейчас он с дядькой Архипом, отцом денщика Васьки, будет запускать змея…

Белый змей парит в небе, щелкая длинным хвостом… Но вот он приближается, и становится видно, что это вовсе не змей, а женщина в белом – привидение из того замка… Она смеется заливистым смехом, точь-в-точь как Антуанетта, и целует Владимира в уголок губ.

Спотыкаясь, Владимир бежит по лугу прочь. Луг превращается в болото, которое чавкает, засасывает его… стискивает со всех сторон…

Он летит вниз в кромешной тьме. Тоска, тоска, тоска… Глумливая рожа Телепухина надвигается на него.

– Людмила… Пропадаю я без нее, понимаешь? Ха-ха-ха!

Гиацинтов, размахнувшись, бьет в рожу, и та разваливается на тысячу кусков. Чей-то голос гнусит:

– Соизволением государя императора… По высочайшему повелению…

Царское Село, сад, статуи… Все статуи – живые и провожают Гиацинтова глазами, когда он проходит мимо. Почему-то он – император Александр, плешивый, в треуголке, надетой набекрень… За ним ходит свита, и Владимир чувствует: они знают, что он не император. Знают. Но почему же они молчат?

– Ваше величество…

– Отставить, – бормочет в бреду раненый, – отставить… Я не он… я другой… Другой, понимаете?

Шар в груди лопается, статуи темнеют и, превратившись в пыль, осыпаются со своих пьедесталов. Гиацинтов стоит на берегу реки с черными водами, и рядом – кто-то невидимый с ласковым голосом:

– Ну пойдем… пойдем туда… Там хорошо… спокойно… покойно…

– Не хочу, – твердо отвечает Владимир и отворачивается.

Откуда-то сверху на него мягко обрушивается хорал… И молодой офицер уплывает на волнах музыки. Все выше и выше… все выше и выше…

Туман, камыши… Берег озера. Из воды выходит Жаровкин. Он мертвый, но совсем как живой.

– Так ты запомни, – говорит он строго, – камин… камин, а не дорога… Ты должен их найти… Должен! Это очень важно… Все зависит только от тебя, никто другой не сможет… Этот предатель… он опасен… Видишь, я недооценил его – и…

Он раскрывает сюртук и показывает след от раны на груди. Затем выражение его лица меняется.

– Ты понял… ты нашел… Я этого не забуду… А теперь иди! Иди же!

Тоска, тоска, тоска… И Жаровкин куда-то делся, а вместо него над Владимиром склоняется усатое встревоженное лицо Балабухи.

– Предатель… – напоминает ему Владимир шепотом.

Артиллерист, кажется, озадачен. Нет, он искренне обижен…

За окном – дерево с золотящейся листвой. Неужели осень?

Нет, это ему кажется. Листву пронизывают солнечные лучи, и оттого она отливает золотом. Ветер словно заигрывает с листьями, и они кокетливо трепещут, поворачиваются в разные стороны.

Хлопает дверь. Мелкие семенящие шажки.

– Не очнулся?

– Нет.

– Но он ведь не умрет? Антон, он ведь не умрет?

– Доктора сделали все, что могли. Теперь надо ждать.

Пауза. Затем:

– А-а… Ы-ы-ы!

Стук. Бац, бац, бац!

– Ну ты что, Август… – гудит голос артиллериста. – Опомнись! Перестань о стенку башкой стучать, она тебе еще понадобится…

– Думаешь? – недоверчиво спрашивает Август и, сделав неловкое движение, локтем сбивает на пол здоровенный чугунный подсвечник, который падает с диким грохотом. Артиллерист подскакивает на месте.

– Да тише ты! Совсем с ума сошел, что ли?

– Кончайте шуметь, – раздается в комнате слабый голос.

Балабуха, вмиг забыв про Августа, поворачивается к постели, на которой лежит смертельно бледный Владимир. Но артиллерист видит, как подрагивают его веки, видит выражение его лица, и на мгновение Антону кажется, что нечто , витавшее все эти дни в комнате его товарища, это неописуемое и трудноуловимое нечто, задержавшееся у изголовья раненого, наконец-то отступило, ушло, признав свое поражение…

– Очнулся! – вопит Балабуха. – Ей-богу, очнулся!

– Я же говорил! – ликует Август. – Я говорил, он молодец!

Он бросается к кровати, чтобы обнять Владимира, но не учитывает, что между ним и Гиацинтовым расположился одноногий столик, на котором стоят какие-то микстуры, чашки, порошки… Разумеется, Август натыкается на столик, и все, что находилось на последнем, со звоном, треском и скрежетом летит на пол.

– Ну, ты… – свирепеет артиллерист. – Убить тебя мало, честное слово!

Владимир делает попытку приподняться, но у него начинает так колоть в груди, что он вынужден отказаться от этой мысли.

– Что со мной произошло? – спрашивает он.

Его друзья тревожно переглядываются.

– Ранили тебя… – наконец нехотя выдавливает из себя Балабуха. – Чуть не убили!