Валерия Вербинина - Фиалковое зелье

– Некоторые предпочитают Монако, – заметил Ферзен с тонкой улыбкой.

– Это как играть – по маленькой или по-крупному, дело вкуса, – уперся Добраницкий. – Воля ваша, но в крупной игре и ставки большие. Я не могу продавать страну, лежащую от Тихого океана до Черного моря, за тридцать золотых, это исключено.

Ферзен позеленел. Судя по всему, изначально он представлял роль змея-искусителя значительно проще, и не его вина, что он напоролся на столь опытного противника, отлично осведомленного об истинной цене оказываемых им услуг.

– Милостивый государь, – сухо молвил гусар, – позвольте заметить, что вы продаете сущую Азию!

– Громадная территория, – соловьем разливался Август, сладко щуря глаза, – множество губерний… Польша, Финляндия, Сибирь, а какие города! Петербург, Варшава, Киев, Москва… а Тифлис, а Эривань, а Гельсингфорс? И это не считая прочих, которые я не успел назвать! Бесчисленное народонаселение…

– И почти все – рабы, – язвительно напомнил Ферзен.

– В Америке тоже рабство, и ничего, живут, – хмыкнул Добраницкий, завладевая очередным бокалом шампанского. – И вообще, если Российская империя настолько плоха, зачем она вам тогда понадобилась?

Гусар стих и посмотрел на него с отчетливой злобой.

– Мы сочувствуем, – наконец промолвил он, – народам, которые желают освободиться от российского ига.

Август хотел было сказать: «Так подайте пример и освободите польскую часть Австрии», но покосился на лицо Ферзена, которое ходило ходуном, и понял, что подобное замечание окончательно настроит собеседника против него.

– Пятьсот золотых задатка, – объявил Добраницкий, решившись пойти ва-банк. – И то исключительно потому, что я сегодня в хорошем расположении духа. Одна Варшава стоит куда дороже, да что там Варшава – самая последняя улица в Варшаве!

– Я вижу, что сегодня вы малость не в своем уме, – холодно промолвил гусар, поднимаясь с места. – Прощайте, сударь, я вижу ясно, что нам с вами не по пути.

– Четыреста пятьдесят! – воскликнул Август, удерживая его. – Черт с вами, четыреста… Но дешевле мне совесть не велит продавать такую страну! И друзей в придачу, кстати!

Однако гусар был на редкость неуступчив, и после яростного торга Добраницкий продал-таки Российскую империю вместе с Сибирью, Гельсингфорсом и государем императором за сто десять золотых задатку и далее – за прочие суммы, сообразно ценности информации, которую он сумеет раздобыть.

– Как ты мог? – возмутился Балабуха, слушая сбивчивый рассказ Августа о том, как бойко шла торговля великой державой. – Какие-то жалкие сто десять монет, тьфу!

– Так он больше не дал! – оправдывался Август. – Я бы взял больше, но… он не предложил!

Владимир не смог сдержать улыбки.

– Одним словом, он велел тебе следить за нами и обо всем докладывать ему? Так, что ли?

Август вздохнул.

– Нет. Я встретил Ферзена тогда, когда ты лежал раненый, и никаких действий, само собой, предпринимать не мог. Сначала он потребовал, чтобы я рассказал все, что мне уже известно.

– И? – неприязненно спросил Балабуха. Его руки сами собой сжались в кулаки, и Добраницкий, заметив это, слегка отодвинулся.

– Я рассказал ему то, что знал, – сердито ответил Август. – Только вот по его вопросам я понял, что он меня проверяет. Ему уже было все известно, понимаете? Все, кроме слова под ковром.

– А одежду Жаровкина они похитили? – быстро спросил Владимир. – Все-таки столь важная улика…

– Нет, – покачал головой Добраницкий, – Ферзен был очень удивлен. То есть он пытался сделать вид, что все в порядке вещей, но я заметил, что он встревожился. Еще больше он встревожился, когда узнал, что слово исчезло.

– То есть как? – вырвалось у Балабухи.

– Так. Кто-то его затер, начисто. И еще, – Добраницкий помедлил, – оказывается, при том доме были свирепые собаки, которых кормил приходящий слуга. Мы их не видели, потому что их усыпил кто-то, кто был до нас.

– Он не мог быть до нас, – вмешался Владимир, – если мы нашли слово под ковром и оно было еще нестертое. Получается, что он был после нас… Но тогда…

Он умолк и покачал головой.

– Что еще ты о нас рассказал? – мрачно спросил Балабуха.

– Ничего, – твердо ответил Август. – То есть я им говорил всякую чепуху, которая не имела никакого значения.

– Сейчас ты, конечно, скажешь, что хотел втереться в доверие к нашим врагам, чтобы они считали тебя своим и чтобы ты мог нас предупредить, если они что-то затеют против нас, – с иронией предположил Гиацинтов.

Август с вызовом посмотрел на него.

– Я действительно собирался вас предупредить, – сказал он. – Просто я не знал, с чего начать, чтобы не восстановить вас против себя. Кроме того, Ферзен недвусмысленно пригрозил, что убьет меня, если я проболтаюсь.

– Ну уж и убьет… – протянул гигант.

– Ты же сам видел, как на меня сегодня напали, – заметил Август. – Вероятно, эти люди поняли, что я вожу их за нос, и им это не понравилось. И, кстати, я вспомнил, где прежде видел того франта в белых перчатках, который сегодня угрожал мне ножом. Это один из приятелей Ферзена.

Балабуха и Гиацинтов переглянулись.

– Ты сказал: «они». А кроме Ферзена, кого из них ты знаешь? – спросил Владимир.

Добраницкий немного подумал.

– В основном я общался с Ферзеном, но однажды услышал, как он разговаривал по-английски с кем-то еще. Лица этого человека я не видел – мне не настолько доверяли, чтобы знакомить меня со всеми подряд.

– Так, – протянул Гиацинтов. – А о чем они говорили?

Август пожал плечами.

– Я по-английски говорю не очень хорошо, понял только, что они обсуждают какого-то обманщика. Незнакомец несколько раз повторил это слово – pretender.

Владимир нахмурился.

– Еще один вопрос. С ними были женщины?

– Были, – с готовностью подтвердил Август. – Как минимум одна.

Карандаш в руках Владимира с хрустом сломался.

– А точнее? – спросил он, стараясь унять бешено бьющееся сердце.

– Я ее в глаза не видел, – ответил Август, с удивлением глядя на него. – Я только знаю, что она пользуется розовыми духами, и дорогущими. Ферзен мне как-то назначил встречу в одной гостинице, и когда я пришел, в комнате пахло этими духами. Я сразу же понял, что до меня он принимал какую-то женщину… А что?

– Ничего, – быстро ответил Владимир. Странным образом он сразу же успокоился: любимыми духами Антуанетты были жасминовые, а вовсе не розовые. – Скажи мне вот что: Ферзен с самого начала завел речь о твоих соотечественниках. Какова же цель Ферзена и его сообщников? Они хотят снова поднять восстание в Польше, или это была просто фигура речи, чтобы перетянуть тебя на их сторону?

Однако Добраницкий решительно покачал головой.

– Я не видел рядом с Ферзеном никаких соотечественников. Пару раз я видел человека, который говорил по-немецки, он не слишком стеснялся и обозвал Ферзена болваном. Кажется, это Ферзен… – Август поморщился, – это Ферзен убил Жаровкина… И тот человек был на него зол за то, что он не сжег улики, а утопил их в озере… Ферзен оправдывался и говорил, что нужно было исключительное везение, чтобы выудить из озера тот самый камень.