Татьяна Алексеева - Декабристки. Тысячи верст до любви

Ясным зимним днем 1857 года по широкому, но заваленному сугробами тракту к Москве медленно приближался скрипучий конный экипаж. Две худые лошади с явным усилием тащили его по сугробам, кучер изредка несильно щелкал по их спинам кнутом – скорее просто для порядка, а не для того, чтобы заставить их бежать быстрее, санные полозья время от времени зарывались в снег. А из окон экипажа время от времени выглядывало морщинистое лицо пожилого мужчины. Поначалу он равнодушно смотрел на однообразный зимний пейзаж, но чем ближе экипаж подъезжал к городу, тем живее и заинтересованнее становился его взгляд. Хотя на вид заснеженная дорога и растущие вдоль нее голые черные деревья оставались точно такими же, какими были на протяжении всего предыдущего их пути.

– Уже недолго осталось, через час в столице будем! – крикнул кучер, обернувшись назад, и в очередной раз щелкнул кнутом. Лошади нехотя ускорили шаг, но затем, почувствовав, что дорога стала более ровной и утоптанной, побежали вперед немного охотнее. Кучер довольно улыбнулся, а его пассажир снова начал смотреть в окно.

– Осип, придержи коней на минуточку! – неожиданно услышал кучер его хриплый голос. Возница хмыкнул, удивляясь такому странному пожеланию пассажира, но послушно натянул вожжи. Полозья саней проскользили еще немного по заснеженной дороге и замерли. Лошади оглянулись на возницу, и на их покрывшихся инеем мордах, казалось, тоже застыло удивление. Кучер, словно отвечая на их немой вопрос, пожал плечами. Пассажир ему достался необычный – это он заметил, когда тот только нанял его экипаж на маленькой глухой станции. Одет незнакомец был в крестьянскую одежду, разговаривал тоже как крестьянин, но порой в его речи, движениях и еще чем-то неуловимом, что возница вряд ли смог бы описать словами, проскальзывало что-то чужое, не свойственное простым людям. Какая-то важность, какое-то несильное, почти незаметное и тщательно скрываемое, но все же высокомерие? Кучер этого так и не понял и для себя в конце концов решил, что странный старик раньше жил в каком-нибудь крупном городе, может быть, даже служил у богатых господ, и набрался там «всяких манер».

Между тем необычный пассажир, дождавшись, пока экипаж полностью остановится, открыл дверь, вылез наружу и, ссутулившись, отошел к обочине. Он казался глубоким стариком, однако его старые, выцветшие за долгую жизнь глаза смотрели вокруг с живым интересом, который чаще всего бывает только у молодых.

– Как красиво… – пробормотал он с каким-то робким удивлением в голосе, глядя на покрытые блестящими снежными «кисточками» ветки деревьев, но потом вдруг негромко усмехнулся. «Можно подумать, что ты давно не видел снега! – подумал он про себя. – Там, откуда ты едешь, его было еще больше…» Тем не менее он продолжал смотреть на сугробы и заснеженные ветки и улыбался. Как ни убеждал этот человек себя, что в устилающем все вокруг снеге нет ничего особенного, где-то в глубине души он знал: там, откуда он уехал, снег был другим. Далеко не таким красивым и чистым. Вообще не таким, как здесь, в двух шагах от Москвы…

Он пригляделся к ближайшему дереву, и его глаза потеплели еще сильнее. Дерево действительно было очень красивым: черные ветки, на каждой из которых, в том числе и на самых тоненьких, лежали пушистые «подушки» чистейшего снега, и этот снег сверкал под солнечными лучами яркими искорками. Да, точно такую же картину он видел и раньше, видел в течение тридцати зим подряд, но здесь, в нескольких верстах от города, где он уже и не надеялся побывать, и деревья, и сугробы вокруг них, и, казалось, сам воздух были какими-то другими. Может быть, не более красивыми, чем в других городах и селах, но, без всякого сомнения, более родными…

На одну из веток придорожного куста внезапно опустился большой, распушивший перья снегирь с яркой, как непонятно откуда взявшийся среди снега и холода красный огонек, грудью. Снегирь быстро вертел черной головкой, словно высматривая что-то вокруг. Остановившийся неподалеку экипаж и вышедший из него человек явно пугали птицу, но в то же время и вызывали у нее любопытство, поэтому улетать она все-таки не спешила.

Старик молча смотрел на это яркое красное пятнышко среди черных веток и белого снега, боясь шевельнуться и спугнуть его. Тем временем с другой стороны на ветку этого куста прилетела синица. Ее желтые перья были такими же яркими, как и у снегиря, и обе птицы словно светились на фоне снега маленькими теплыми «солнцами». Синица несколько раз звонко чирикнула, перелетела на другую ветку, повыше, и тоже завертела маленькой миниатюрной головкой.

Пассажир осторожно сделал медленный шаг к кустам, чтобы получше рассмотреть птиц. Снегирь и синица забеспокоились и приготовились взлететь, но все же не стали с этим торопиться, и старик сумел как следует разглядеть их красивое цветное оперение. Птицы как будто специально для него расправили крылья и распушили хвосты, дав полюбоваться собой со всех сторон. Правда, длилось это всего пару минут, а потом синица и снегирь все-таки вспорхнули с веток и мгновенно исчезли в лесу, оставив после себя блеклый черно-белый пейзаж. Пожилой мужчина с грустью проводил их взглядом, а затем оглянулся на экипаж.

– Поехали, Осип! – сказал он кучеру и попытался еще сильнее натянуть на голову старую ушанку. – Замерз, наверное? Извини, я задумался…

Лицо возницы стало еще более недоуменным: он как-то не привык, чтобы люди, ездившие на его экипаже, проявляли к нему такую заботу. А старик тем временем быстро заковылял к нему, проваливаясь в глубокий снег.

– Трогай, голубчик! – крикнул он. – И если можешь, езжай побыстрее!

– Это можно! – прокричал в ответ кучер и, дождавшись, когда пассажир заберется внутрь, дернул поводья. – Пошли, пошли, красавицы!

Он догадывался, что денег у старика, которого он вез, очень мало и за быструю езду он ему ничего не добавит, но ему и самому хотелось поскорее оказаться в городе, отдохнуть в теплом кабаке, наесться, выпить и завалиться спать. Экипаж разгонялся все сильнее, и вскоре ветер уже свистел у возницы в ушах, а сам он даже начал слегка придерживать лошадей, опасаясь, как бы они не перевернули его вместе с повозкой и пассажиром на скользкой дороге. Сам же пассажир молчал, и, к огромной радости кучера, быстрая езда его не беспокоила, а возможно, он был даже рад, что его просьба была так старательно выполнена.

А пассажир сидел внутри, зябко кутаясь в свой старый тулуп, и смотрел в окно. Мимо проносились утопающие в сугробах голые деревья, почти ничем не отличающиеся друг от друга, но он продолжал любоваться этим пейзажем. Из-под конских копыт вылетали хлопья снега, экипаж подпрыгивал на дорожных неровностях, а он все глядел в окно и, казалось, не верил, что видит дорогу, ведущую в Москву. А время от времени в его глазах вспыхивало еще более сильное удивление – то ли оттого, что он так быстро приближался к цели своего путешествия, то ли вообще оттого, что смог дожить до этого дня.