dfgfg

— Мне всё равно. Я знаю, это неправильно и грубо, вот так целовать тебя. Вот так хотеть тебя, когда столько раненых… — она запнулась и вздохнула. — Знаю, это неправильно, и я слаба, потому что ты мне так нужен, но это не меняет сути. Я могла сегодня умереть и впервые за эти годы испугалась, когда увидела, что смерть наступает.

Грейс пристально посмотрела в его глаза, желая, чтобы он понял.

— Я боялась, потому что впервые мне было что терять.

Он снова ее поцеловал. Он мог лишь целовать, обнимать, прикасаться к ней. Целовать глубже. Какая-то часть него, все еще рациональная и разумная, напомнила, что следует осторожнее обращаться с раной на боку. Он обнимал ее так бережно, будто она была сделана из хрупкого атлантийского стекла. А целовал так, словно если он перестанет, то потеряет надежду, свет и любовь.

Любовь. Когда это незнакомое слово промелькнуло в его голове, что-то изменилось. Мир заколебался, и с неба стали падать звезды, взрываясь в этой самой комнате.

Алексиос целовал Грейс и падал в сияющую воронку из дыма, окрашенного яркими контрастными цветами. Темно-зеленый и бледно-золотой, изумрудный и янтарный, черные полоски на драгоценном камне, созданном из света. Он падал среди цветов, понимая шокирующую правду. Он падал прямо в душу Грейс.

Она всхлипнула, застонав или вздохнув, и Алексиос завладел ее ртом, поймав неровную стрелу темно-янтарного цвета, которую он почему-то посчитал выражением ее скорби и страха.

Он тут же понял это, хотя с ним подобное происходило в первый раз за долгие годы его существования. Он достиг слияния душ с Грейс, и радость, смешанная со страхом, грозили лишить его рассудка.

Грейс одной рукой вцепилась в Алексиоса, другой рукой зажимая рану, как будто могла держаться за него, как балласт, и спастись от бури своих эмоций. Он целовал ее так, как никто прежде ее не целовал. Он целовал ее, словно она была важна, словно она была для него всем. Как будто его тепло и жажда могли заполнить темные, пустые уголки внутри нее.

Она прижималась все ближе и ближе к нему, желая почувствовать биение его сердца у своей груди, так что боль от раны казалась туманным воспоминание по сравнению с жаркой жаждой, охватившей все ее тело. Она была жива и не потеряла его, пока этого вполне достаточно. Они смогут удержать тьму где-нибудь в сторонке.

Но потом жар и желание изменились, преобразились. И изменение, о котором она думала раньше, свалилось на нее, словно по божественному капризу. Поразительная радуга красок — весь спектр цвета — взорвалась между ними, вокруг них и в них самих. Краски танцевали, вращались в ее сердце, душе в ритме музыки их поцелуя. Она попыталась отодвинуться от него, пораженная светом и цветом, не понимая, но в то же время признавая, но он крепко обнимал ее, словно был не в силах отпустить.

Вдруг она потеряла способность дышать, потеряла равновесие и рухнула в водоворот, во тьму, где были боль, пытки, огонь. Она вскрикнула, пытаясь убежать, но выхода не было. Она падала прямо в пламя.

Грейс ударилась об ограждение крепче металла, но странно эластичное. Она знала, что это не может быть реальным. Знала рациональной частью своего мозга, что всё еще сидит на кровати с Алексиосом.

Но если это происходит в ее воображении, то она сбрендила. Потому что пройдя через пламя увидела с другой стороны Алексиоса. Но не того, которого знала, а другого, еще без шрамов. Он выглядел молодым, не таким мрачным и циничным.

И тогда он закричал.

Неясные фигура подкрадывались, скрываясь в пламени, держа какие-то предметы, которые она даже не хотела рассматривать. Она заметила проблески стали и услышала щелканье хлыста, а Алексиос, прикованный цепями к темной и блестящей стене, все кричал и кричал.

— Нет! — вскрикнула она. — Нет, нет, нет, нет. Я не хочу этого видеть. Это личное, это секреты его души. Я не хочу видеть его тайны и не желаю, чтобы он видел мои. Если это атлантийская магия, то пусть это прекратится.

И как будто ее слова повлияли на ту темную силу, что ее сюда загнала, Грейс начала подниматься, подальше от пламени, от ужасных фигур, поигрывающих хлыстами и кнутами, дальше от пыток, которые перенес Алексиос.

Она поднялась, и постепенно темнота уступила место свету и цветам. Эти краски отличались от пламени. Лазурно-голубой цвет океана в тихую летнюю ночь. Свежий, весенний зеленый цвет. Проблески яркого красного цвета рубина, танцующего в уголке, несущего с собой беззаботную радость в палитру цветов. Ей казалось, что цвета выражают чувства.

Но она видела не только цвета, поднимаясь всё выше. Она узнала нечто новое об Алексиосе в этих красках. Это знание поселилось в ней, как будто она оказалась в его душе.

Честность. Преданность. Честь.

Непоколебимая смелость была основанием самого его существования. То был мужчина, отдававший всё, что имел, самое себя веками, чтобы защищать других. Себе он не оставил ничего, да и не хотел ничего для себя.

До настоящего момента.

Она почувствовала, как он отпускает ее, а потом встает и отходит. Прошло несколько минут, прежде чем цвета рассеялись. Они напоминали фейерверки в небе, словно она сама была ракетой. Грейс даже посмотрела себе на грудь, чтобы проверить, нет ли световых взрывов внутри нее, до того, как покачать головой, проясняя мысли и избавляясь от остатков видения.

Она долго ничего не говорила, не могла найти слов.

Наконец он отошел от нее в другую часть комнаты к стене и заговорил:

— Могу поспорить, ты изумляешься тому, что только что произошло.

Она рассмеялась, почувствовав с облегчением, что может дышать.

— Благодарю, это еще мягко сказано.

На его лице показалось облегчение, а потом он тоже рассмеялся.

— Я должен был это предвидеть. С тобой всегда надо готовиться к чему-то непредсказуемому.

— Я хочу знать, что только что произошло, — требовательно сказала она, но тут же усталость, увеличившаяся раз в десять после всего произошедшего между ней и Алексиосом навалилась на нее, так что она уже не могла сидеть. Грейс упала поперек кровати на подушку, ноги так и свисали до пола. — Но, наверное, надо сперва отдохнуть, потому что у меня просто нет сил.

Он бросился к ней, поднял ее ноги одну за другой, снял с нее обувь и уложил ее на кровать. Потом взял одеяло, лежащее в ногах, и накрыл ее до плеч, укутал, а потом нежно погладил по щеке.

— Да, ты должна отдохнуть, и да, я объясню тебе утром, что такое смешение душ. Ты имеешь право всё узнать, но прошу, подумай во сне вот о чем: это не я с тобой сделал, это боги даровали нам эту способность.

Наклонился, чтобы поцеловать ее в лоб, но она приподняла голову, прижимаясь губами к его губам.

— Я верю тебе, я видела. Это… я как-то оказалась внутри твоей души, Алексиос. Пламя.