Трейси Шевалье - Дева в голубом

Я потопталась на месте, затем подхватила спортивную сумку и лопату, сунула под мышку карту и двинулась было по дорожке, но тут же спохватилась и повернула голову:

— Спасибо.

Матильда с улыбкой помахала мне рукой: «Пока-пока».

Он сидел спиной ко мне на обломках камина. Во рту у него дымилась сигарета. На нем была оранжево-розовая рубаха, в волосах играли солнечные лучи. Он выглядел таким естественным, таким примиренным с самим собой и всем, что его окружало, что смотреть на него было почти невозможно — слишком больно. Меня неудержимо потянуло к нему, хотелось вдохнуть его запах, прикоснуться к мягкой коже.

Увидев меня, он отбросил щелчком сигарету, но с места не поднялся. Я поставила на землю сумку, положила лопату. Мне хотелось обнять его, прижаться носом к щеке, заплакать, но сейчас я этого позволить себе не могла. Сначала надо все сказать. Мне таких усилий стоило сдержать себя и не броситься к нему на шею, что я даже не расслышала, что он сказал, и попросила повторить.

Но он промолчал. Он просто долго и пристально смотрел на меня. Он пытался сохранить бесстрастное выражение лица, но я видела, что дается ему это нелегко.

— Извини, — пробормотала я по-французски.

— Да за что? В чем тебе передо мной извиняться?

Я провела рукой по волосам.

— Мне так много надо тебе сказать, даже не знаю, с чего начать. — Губы у меня задрожали.

Жан Поль наклонился и потрогал царапину у меня на лбу:

— А это откуда?

— Жизнь такая, — мрачно улыбнулась я.

— Вот с этого и начни, — предложил он. — А потом объяснишь, как ты оказалась здесь и что в ней. — Он указал на сумку. — Говори по-английски. И вообще, когда надо, переходи на английский, а я, когда надо, буду переходить на французский.

Такой вариант мне в голову не приходил. Но он прав: всего, что я должна сказать, по-французски мне не выразить.

— В сумке кости, — начала я, скрещивая руки на груди и становясь на одно колено. — Кости девочки. Об этом можно судить по их форме и величине; к тому же нашлись прядки волос и, кажется, клочки платья. Все это я обнаружила под печью в доме, который, говорят, долгое время принадлежал семейству Турнье. Это в Швейцарии. А кости, я думаю, останки Мари Турнье.

Тут я оборвала свои сбивчивые объяснения и стала ждать вопросов. Но так и не дождалась и начала отвечать на незаданные.

— В нашей семье существует традиция давать детям одни и те же имена. Она и доныне сохранилась — все те же Якобы и Жаны, Анны и Сюзанны. Это вроде как дань памяти. Только Мари да Изабель больше никого не называют. Знаю, ты скажешь, что все это построено на песке и никаких доказательств у меня нет, и все же я считаю, что получилось так потому, что они, те первые Изабель и Мари, либо совершили какой-то проступок, либо были, по смерти, преданы общиной позору, либо что-то еще. И имена их были забыты.

Жан Поль зажег очередную сигарету и глубоко затянулся.

— Есть и еще кое-что, правда, и это из такого рода свидетельств, что покажутся тебе сомнительными. Например, волосы. Они такого же цвета, как мои. То есть какими они стали здесь. А когда поднятая нами плита под печью встала на свое место, раздался такой же шум, какой я слышала во сне. Даже не шум, а оглушительный грохот. Точно такой же. Но главное — голубой цвет. Сохранившиеся клочки платья точно такого же голубого оттенка, что я видела во сне. Цвета Мадонны.

— Цвета Турнье, — откликнулся Жан Поль.

— Именно. Ты скажешь, что все это просто совпадение. Мне известно, что ты думаешь о совпадениях. Но что-то уж слишком их много. Во всяком случае, для меня.

Жан Поль поднялся, размял ноги и принялся расхаживать вокруг развалин.

— Это ведь ла-Бом-дю-Мсье, верно? — спросил он, остановившись наконец. — Ферма, название которой ты нашла в Библии?

— Она самая, — кивнула я. — И мы здесь зароем эти кости.

— Взглянуть можно? — Жан Поль указал на сумку.

— Конечно.

У него явно возникла какая-то идея. Я уже слишком хорошо его знала, чтобы понять это по виду. Странно, но мне сделалось лучше. Желудок, бунтующий с тех самых пор, как меня стошнило в пиццерии, успокоился. Я сидела на камнях и молча наблюдала за Жаном Полем. Он опустился на колени, расстегнул сумку, широко раскрыл ее, долго вглядывался в ее содержимое, потом прикоснулся к волосам, потрогал клочок голубой материи. Затем поднял голову и внимательно посмотрел на меня. Только тут я вспомнила, что на мне его рубаха. Голубая, в красную полоску.

— Честное слово, я это не нарочно, — заговорила я. — Я и понятия не имела, что встречусь здесь с тобой. Это Сильвия меня заставила. Говорит, слишком уж однотонная у меня одежда.

Жан Поль улыбнулся.

— Между прочим, как выяснилось, Гёте однажды заночевал в Мутье.

— Великое дело, — фыркнул Жан Поль. — Да где он только не ночевал.

— Я так понимаю, ты Гёте всего прочитал?

— Как ты однажды сказала — что мне сейчас самое время вспомнить Гёте?

— Туше, — улыбнулась я. — Ладно, в любом случае извини, что взяла твою рубаху. Тем более что она… словом, я угодила в историю, когда она была на мне.

— Да вроде бы все нормально. — Он критически оглядел меня.

— Ты со спины ее не видел. Нет-нет, не сейчас. Это уже другая история.

Жан Поль застегнул сумку.

— У меня есть идея, — объявил он. — Только не уверен, что она тебе понравится.

— После всего, что со мной случилось, мне уже ничего не может не понравиться.

— Мне хотелось бы покопать здесь. У дымохода.

— Зачем?

— Так, одну мыслишку проверить надо.

Жан Поль склонился над развалинами. От печи немного осталось — только глыба гранита, как в Мутье, к тому же с большой трещиной посредине.

— Слушай, я вовсе не собиралась закапывать кости здесь, если, конечно, ты это имеешь в виду, — запротестовала я. — Уж где-где, но только не здесь.

— Да у меня и в мыслях не было. Просто собираюсь поискать кое-что.

Сначала я смотрела, как он откалывает от плиты кусочек за кусочком, потом встала на колени и принялась помогать ему. Больших камней я, памятуя о своем положении, тщательно избегала. В какой-то момент Жан Поль посмотрел на меня со спины, подошел и провел пальцем по следу от крови. Я не разогнулась, чувствуя, как руки и ноги у меня покрываются гусиной кожей. Ладонь Жана Поля скользнула вверх, задержалась на шее, потом переместилась к затылку. Он растопырил пальцы, провел ими по волосам, словно гребенкой, и тут же остановился.

— Тебе не хочется, чтобы я к тебе прикасался. — Это было скорее утверждение, нежели вопрос.

— Тебе самому не захочется ко мне прикасаться, когда узнаешь все. Я ведь многое еще не досказала.

Жан Поль убрал руку и взялся за лопату.

— Потом доскажешь, — сказал он и вновь начал копать.

Честно говоря, я не очень удивилась, когда Жан Поль откопал зубы и молча показал их мне. Я открыла сумку и извлекла другую челюсть. Они оказались одного размера — зубы ребенка. На ощупь они казались очень острыми.