Эми Хармон - Потерянные сердца

Она сидит за столиком в углу комнаты четы Васкез. Рядом дрожит пламя свечи. Наоми одета в мою рубашку. Рукава закатаны, чтобы не мешались, а нижний край доходит ей почти до колен, обнажая бледные ноги. Это не самая удобная рубашка. Она новая и колючая, и мне не терпелось ее снять, но на ней она смотрится красиво. Длинные спутанные волосы спадают на спину Наоми. Она вся соткана из изящных теней, порожденных дрожащим огоньком. Я смотрю на нее из-под полуприкрытых век.

– Ты прекрасна, – шепчу я.

– Ты говоришь это только на грани смерти или в полусне, – отзывается она, не отрывая взгляда от карандаша, но ее губы изгибаются в улыбке.

– Но я постоянно так думаю.

– Прости, если разбудила, – вздыхает она.

Но я только рад. Поспать еще успею.

– Что ты делаешь? – спрашиваю я.

– Рисую подарок для миссис Васкез. В благодарность ей. Портрет. У нее чудесная улыбка.

– Ты в моей рубашке.

– Ее было проще надеть, чем платье.

– И снять тоже проще.

– Да.

Снова улыбка.

– Ты вообще спала, Наоми?

– Я была слишком счастлива. Не хотела тратить время на сон. Если не спать, то ночь покажется длиннее.

Она наконец переводит на меня взгляд, полный такого же волнения, какое я видел на нашей свадьбе.

– Иди ко мне, – зову я.

Наоми делает еще пару штрихов, а затем встает, как послушная жена, со свечой в одной руке и листком бумаги в другой, и забирается в постель, прижимая замерзшие ступни к моим ногам.

– Я еще вот это нарисовала, – шепчет она. – Свадебный подарок для мужа.

Чистые темные линии изображают наши переплетенные тела. Моя голова склоняется над ее, мои руки обвивают ее обнаженную спину, изгиб бедер.

– Не знаю, правда ли мы так выглядим со стороны или это просто то, что я чувствую. Хочу навсегда запомнить этот день, – говорит Наоми.

Я забираю у нее свечу и рисунок, снимаю с нее свою рубашку и клянусь сделать все, чтобы мы не забыли свою свадьбу. Я целую ее, она с жаром отвечает на поцелуй, но потом отстраняется, чтобы сделать рваный вдох, обхватывает мое лицо руками и гладит мои губы подушечками больших пальцев. Меня переполняет любовь, такая неистовая и необъяснимая, что мне приходится отвести взгляд. Я поворачиваю голову и целую ее ладонь.

– Я не хочу уезжать без тебя завтра, – шепчет она.

Я рассказал ей, что рассчитываю собрать повозку, и мы договорились, что утром караван уйдет, оставив меня и Уайатта.

– Ты же знаешь, что я скажу? – бормочу я.

– Да. Ты скажешь, что это всего на несколько дней. – Она замолкает на несколько мгновений. – И как ты думаешь, что я отвечу?

– Ты ответишь, что нам не нужна повозка, что мы можем просто продолжить путь как раньше.

– Вот именно, – тихо говорит она, положив голову на мою руку.

Ее глаза смотрят с мольбой, а губы яркие и зацелованные.

– Но если мы продолжим путь без повозки, я не смогу делать вот так. – Я целую ее сосок. – И так. – Целую второй. – Нам придется снова ждать и держаться на расстоянии друг от друга.

– Я не смогу, – стонет она.

– Я знаю, – смеюсь я. – И что ты скажешь теперь?

– Нам нужна своя повозка, – сдается она, и я снова не могу сдержать смеха.

– Да, нам нужна своя повозка, – повторяю я, уткнувшись в изгиб ее шеи, потираясь носом, пробуя на вкус ее кожу.

Ее сердце начинает биться быстрее, а рука скользит по моей груди… по бедру… и ложится на поясницу, притягивая меня ближе. А потом ее губы соединяются с моими, а тело оказывается под моим телом, мягкая плоть, острые углы и прекрасные изгибы, и мы оба забываем о том, чего не высказали.

Утром я оставляю Тедди Боулзу письмо, опасаясь, что в скором времени мне будет уже не до того. Он уверяет меня, что в ближайшие дни кто-нибудь отправится на восток. У него накопилось уже два холщовых мешка с письмами переселенцев. На этот раз я решаю написать два отдельных письма. У меня нет ни времени, ни лишней бумаги. Я нацарапываю несколько строк, сообщая отцу и Дженни, что я здоров, с мулами все хорошо и, кстати, я теперь женатый человек. У меня не вышло бы сообщить эту новость как-то более изящно на таком маленьком клочке бумаги, так что я даже не пытаюсь. Мои слова звучат сдержанно и холодно, пожалуй даже примитивно, и я морщусь, глядя на неловкие строки. Но мой талант к языкам не распространяется на письменную речь, и я заканчиваю так:

Ее зовут Наоми Мэй. Ты один раз видел ее, отец. Ее семья путешествует с караваном, и мы останемся с ними до конца пути. Дженни будет рада узнать, что наш брак скрепил пастор, на церемонии прозвучало Священное Писание и церковные гимны. Наоми прекрасная женщина, и я люблю ее. Еще я нашел Ану. Она теперь жена шошонского вождя, и у нее чудесная маленькая дочка. Ана благодарна вам обоим. И я тоже. В следующий раз напишу, когда доберусь до Калифорнии.

У ПОДНОЖИЯ ХОЛМА ЛЕЖИТ немало фургонов, все поломанные и подпорченные, но в разной степени: отвалившиеся колеса, дырявая холстина, гнилые дышла и погнутые оси. Я молча, руки в боки, смотрю на все это, охваченный таким же отчаянием, как когда впервые увидел форт.

– Не беспокойтесь, Лоури. Если вы останетесь без повозки, я останусь без мула. Мы выберем лучшие детали, – говорит Джефферсон и начинает спускаться с холма, упираясь каблуками сапог в глинистый склон.

Мне никогда в жизни не доводилось собирать повозку, так что я не знаю, сумею ли определить, что можно брать, а что нет, но я спускаюсь на дно оврага, готовый научиться всему, что нужно. Джефферсон начинает копаться в обломках, кряхтя и отбрасывая фрагмент за фрагментом, пока наконец не объявляет, что одна из повозок – это настоящая золотая жила.

– Козлы целы, гнили нет. Внизу, похоже, тоже все сохранилось: все штыри и пластины… И дрога вроде хорошая. Похоже, тормоз сломался. Это я могу починить, сделаю новые тормозные колодки. – Он забрался под повозку, чтобы рассмотреть механизм. – Нужно будет найти дуги для крыши и новую холстину – с этим нам поможет Тедди.

Я перебираю обломки и нахожу дюжину дуг, а Джефферсон тем временем обнаруживает два непогнутых и нетреснувших колеса от других повозок.

– Ничего, что потертые, мы их как следует смажем. Может, заменим некоторые спицы. Ступицы на месте, оси тоже, а вот на этом сохранился даже счетчик миль. Сам я таким не пользовался, но может пригодиться.

Джефферсон с удовольствием копается в обломках и ходит по дну оврага еще около часа, бормоча что-то про дегтярки и кормушки, прежде чем объявляет, что можно возвращаться. С помощью моих мулов и нескольких цепей мы начинаем катить повозку наверх. Уайатт ждет наверху, а мы с Джефферсоном поднимаемся вместе с ней. На полпути цепь соскальзывает, и вся эта «золотая жила» скатывается обратно, по пути потеряв еще одно колесо.