Дайна Джеффрис - Жена чайного плантатора

– Это было ужасно, Лоуренс.

– Но ты не виновата. Ты поступила так, как подсказывало тебе сердце. Утром я поговорю с Макгрегором.

– Думаю, он тоже переживает.

– Я поговорю с ним. Бывает, ситуация выходит из-под контроля и мы не можем предсказать последствия. И не обязательно возлагать на кого-то вину, но важно понять, что иногда даже незначительный опрометчивый поступок запускает цепь ужасных событий.

– Мой опрометчивый поступок?

– Нет, Гвен. Я так не думаю.

О, какое облегчение! Муж не сердится на нее, все переживания и тревоги последних недель наконец ослабили хватку. Гвен заплакала. Лоуренс обнимал ее и гладил по спине, а когда она подняла голову, то увидела, что и у него глаза на мокром месте.

– Это было трудное время для всех нас, и смерть всегда печальна. Думаю, моей главной задачей в ближайшее время будет налаживание отношений со всеми, начиная с тебя.

Гвен улыбнулась, а Лоуренс вынул шпильки из ее волос, черные кудри рассыпались по плечам.

– Я так старалась, Лоуренс.

– Знаю. – (Она прикоснулась к ямочке на его подбородке и снова ощутила колкость щетины.) – Мне побриться?

– Нет. Я хочу тебя таким, как есть.

– Ты сегодня очень хороша, – сказал Лоуренс, накручивая на палец локон ее волос.

Сперва Гвен застеснялась, как в тот раз, когда они впервые встретились в Лондоне. Вспомнив об этом, она улыбнулась и отдалась в руки мужа – пусть раздевает.

Он был мягок и нежен, и они занимались любовью очень медленно, не спеша. Потом долго лежали обнявшись, и наконец Гвен почувствовала, что сердце у нее успокоилось.

– Ты дорога мне, Гвендолин. Я не всегда умею выразить свои чувства, как мне хотелось бы, но надеюсь, ты это знаешь.

– Знаю, Лоуренс.

– Ты такая маленькая и хрупкая, даже после всего, тоненькая и изящная, как девочка. Ты всегда будешь моей девочкой, несмотря ни на что.

Гвен заметила, что голос мужа стал серьезным; лицо его было совсем рядом, и он, казалось, внимательно вглядывался в нее.

Лоуренс вызывал в ней такую глубокую любовь, важнее ее не было ничего. Гвен улыбнулась, подумав о мелких символах их совместной жизни: его теплой руке, когда она беспокойно спала по ночам; как он пел, сильно фальшивя, думая, что его никто не слышит; как сильно он верил в нее. Когда это чувство любви проникало в нее до самой глубины души, Гвен чувствовала себя в полной безопасности, защищенной от любых несчастий. Если бы она его не встретила, то никогда не узнала бы, что такое любовь, а с этой любовью она расцвела как женщина и как жена. Бороться стоило, и теперь они будут смотреть в лицо грядущему вместе. Начнут сначала. Она не спросила, виделся ли он с Кристиной, пока был в отъезде.

1933 год

Гвен наклонилась подобрать карандаши, оставленные Хью на полу в обувной кладовке, повернула голову и глянула через окно на мужчин, которые строили бамбуковый помост рядом со старой сыроварней. Потребовалось столько лет, чтобы приступить к делу, но теперь, по крайней мере, начало было положено. Объяснить, с чем связана отсрочка, Гвен не взялась бы, разве что они без конца спорили, как использовать это помещение, один раз даже серьезно обсуждалось предложение о его сносе.

Она прошла через столовую. Светившее сквозь горизонтальные жалюзи августовское солнце раскрасило стены желтыми полосами. На улице щебетали птицы, а бедняга Хью, уже семилетний, сидел за столом и чесал голову, решая примеры. Гвен хотела, чтобы он поднаторел в математике и английской грамматике до того, как отправится в школу в Нувара-Элию, откуда будет возвращаться домой на выходные.

Лоуренс толкнул дверь:

– Как дела?

Гвен скривилась:

– С арифметикой он не дружит.

– Должен признаться, я тоже был с ней не в ладах.

Она улыбнулась:

– Вообще-то, Лоуренс, наш сын очень здорово рисует. Как ты думаешь, может, ему брать частные уроки?

– Я думаю, частные уроки математики будут лучшим вложением средств.

Гвен вздохнула. Хью рисовал гораздо лучше, чем Лиони, но она хранила все каракули маленькой девочки, которая пыталась изобразить человеческие фигуры, а выходили какие-то чудища с огромными головами, и животных, которые получались такими странными на вид, что в них было не узнать ни одно живое существо. Только по ночам, оставаясь наедине с собой, Гвен осмеливалась рассматривать рисунки дочери. Но с момента доставки последнего прошло уже много времени, и Гвен, забеспокоившись, послала Навину узнать, не случилось ли чего. Бывало, дети пропадали из окрестных деревень, а потом оказывались в качестве дешевой рабочей силы на рисовых полях.

Она взглянула на Лоуренса: если бы они могли поговорить по душам! А то после его возвращения из Америки и той знаменательной вечеринки четыре года назад все их беседы так или иначе сводились к деньгам.

– Все не так плохо, – улыбнулся он. – В этой чертовой депрессии есть кое-что хорошее: она заставила профсоюзы умерить требования. Люди слишком обеспокоены возможностью потерять работу, чтобы упорствовать в радикализме. Я знаю, нам нужны перемены, но мы должны найти правильный способ сделать это.

Гвен потерла лоб. Несмотря на то что триста рабочих-иммигрантов вернулись в Индию, перепроизводство и экономическая депрессия обрушили цены на чай. Множество бедняков потеряли работу, а вместе с ней и тот небольшой достаток, который имели; уровень нищеты просто ужасал.

– Наша главная проблема сейчас – что делать с работающими на плантации тамилами, – продолжил Лоуренс. – Большой ошибкой было не дать им права голоса. Это усилило у них ощущение несправедливости по отношению к себе.

Гвен кивнула. После пожара напряжение так до конца и не улеглось, мелкие вспышки недовольства происходили по всему Цейлону. В 1931 году разногласия обострились в связи с тем, что всем, кроме рабочих-тамилов, дали право голосовать.

– Не понимаю, почему их до сих пор считают временными поселенцами.

– Вот именно. Как я сказал, от этого только хуже, – добавил Лоуренс.

Хотя Гвен приходилось тщательно следить за домашними тратами и строго их ограничивать, в сравнении с рабочими она все равно жила в невероятной роскоши. С детства вся ее жизнь, каждый вдох, каждое сказанное слово, каждая мысль были нацелены на то, чтобы стать женой и матерью, и она в этом преуспела. Но видеть, как надежды Лоуренса на возрождение перечеркиваются снова и снова, было грустно. Хотя он и ворчал, когда отец Гвен вызвался платить за школу Хью, пока они не встанут на ноги, она с радостью приняла это предложение.

– Есть новости от Фрэн? – спросил Лоуренс.

– Она приедет через пару месяцев.

– Я рад. Мы многим обязаны твоей кузине. – Он потрепал сына по голове. – А теперь постарайся ради мамочки, Хью, тогда завтра я возьму тебя с собой на фабрику. Договорились?