Мирей Кальмель - Леди-пират

Габриэля новость несказанно обрадовала. Пусть он и добился от Эммы всего, на что зарился, ему совершенно не хотелось, чтобы Энн Бонни появилась снова и заняла его место. Он, что бы там ни говорил ей сам, все же питал кое-какие нежные чувства к своей хозяйке-любовнице.

Все те месяцы невыносимого ожидания, что Эмма провела на Кубе, он, желая ее развлечь, а еще больше для того, чтобы отвлечь от Лоуэса, побуждал ее возобновить давным-давно заброшенные поиски.

— Возьми, — сказал он в один прекрасный день, вскоре после того, как Эмма вернулась на Кубу, съездив в Кингстон, чтобы попросить губернатора о помощи, и протянул ей хрустальный череп.

— На что он мне? Что мне с ним делать? — проворчала она, пожав плечами.

— Если бы ты отыскала сокровища, то вновь обрела бы свободу.

— Без второго «глаза» это невозможно.

— Невозможно? Да что ты, Эмма! Для тебя нет ничего невозможного!

Со временем мысль о возобновлении поисков клада стала казаться мадам де Мортфонтен привлекательной. Тем более что Лоуэс, хоть и изъявлял готовность помочь, все же с куда большим усердием ласкал ее, Эмму, чем разыскивал Энн. В разлуке же с ней губернатору придется заняться поисками девчонки вплотную, хотя бы ради того, чтобы заслужить ее благосклонность. Так что в конце концов она решила, прихватив с собой хрустальную иглу, которую нашла в Лубаантуне во время первой своей поездки, отправиться на Юкатан и попытаться изготовить второй нефритовый «глаз», в точности подобный первому.

Прибыв на место, тотчас занялась этим. Ей потребовалось сделать множество попыток, перепортить груду обычного хрусталя, чтобы воспроизвести форму образца и его способность преломлять лучи. Наконец она решилась пожертвовать иглой.

Но и это ничего не дало. Она не смогла проникнуть в зал, где хранились сокровища. После нескольких недель упорных, но бесплодных усилий Эмма смирилась с неудачей и решила вернуться на Кубу.

Они только что возвратились из той поездки. И вот — письмо… Габриэль склонился над любовницей, которая манила его к себе. Все ее тело мучительно сотрясали рыдания.

— Хватит, — без малейшего сочувствия произнес он. — Ты оправишься от этой потери. Как когда-то оправилась, потеряв мать девчонки.

— Никогда! Никогда! Никогда! — твердила Эмма снова и снова, исступленно, точно фурия. — Снаряжай корабль, мы отплываем на Ямайку. Я отказываюсь поверить в то, что этот трусливый Лоуэс испробовал все средства. Я не допущу, чтобы Энн повесили!

— Если тебя это развлечет, отчего не попробовать, — согласился Габриэль. — Только ты напрасно так упрямишься. Лоуэс не поставит под удар свою репутацию ради пиратки.

— В таком случае, я камня на камне не оставлю от ее темницы, но Энн не будет больше там гнить, понятно? А если я сумею ее оттуда вызволить, ей поневоле придется меня любить.

— С меня хватит, надоело бред выслушивать! — взорвался Габриэль. — Я не желаю ни с кем тебя делить, Эмма. Если ты освободишь Энн, я сам ее убью!

Эмма побледнела от ярости. Любовник мгновенно перестал ее волновать. Вошла служанка, держа в руках поднос, на котором дымились две чашки шоколада, благоухающего корицей.

— Поставьте здесь и уходите, — приказал Габриэль, отведя взгляд от хозяйки.

Та воспользовалась моментом, чтобы выдернуть из-за подвязки кинжал. Едва девушка вышла из комнаты, слуга повернулся к Эмме, твердо намеренный и на этот раз подчинить ее своей воле. Но она не дала ему времени — стремительно и точно метнув кинжал. Клинок попал в самое сердце.

— Ты это сделала, — всхлипнул раненый, падая на колени.

Эмма, зарыдав от ярости и неутоленного желания, бросилась к нему и склонилась к его губам, чтобы сорвать с них последний поцелуй с привкусом крови, одновременно всаживая кинжал поглубже, по самую рукоятку, чтобы наверняка прикончить любовника.

— Никто, слышишь, никто никогда не встанет между ней и мной!

Кто-то шел по лестнице, тяжело ступая по сырым каменным ступеням, — как всегда, как повторялось столько раз, столько дней, что Энн и счет потеряла.

Она угадала, что идущий запыхался, тяжело дышит, и инстинктивно приподнялась, потянулась навстречу этим шагам, приближающимся к ней темным коридором. Машинально стала считать шаги… Двое? Их там двое. Мужчина и женщина.

Ее горло стиснул яростный спазм. Она рванулась к прутьям, стараясь разглядеть, кто идет, еще до того, как свет, падавший через окошко камеры, позволит ей их увидеть. Она была уверена, совершенно уверена, что они пришли к Мери. Мери рожает там, в своей камере. Мери умирает. Энн повисла на решетке, когда они сворачивали за угол коридора, и завопила во все горло:

— Проваливай! Оставь ее в покое, или я тебе кишки выпущу, слышишь? Выпотрошу, как падаль! Вот так, снизу вверх! — Она быстрым взмахом руки сымитировала движение клинка.

— Ты заткнешься когда-нибудь, тварь? — взревел охранник, с яростной силой хлестнув бичом по вцепившимся в решетку пальцам Энн.

— Брось! — проворчала мулатка, протянув руку и помешав ему нанести второй удар.

По-кошачьи гибкая, несмотря на излишнюю полноту, она приблизилась к узнице и, оглядев ее с печальной улыбкой, задержала взгляд на животе, в котором колотился ребенок, тоже стремясь вырваться на свободу. Злобно выдохнув, Энн снова крикнула:

— Если Мери умрет, я тебя порешу!

Мулатка покачала головой:

— Придет и твой черед, Энн Бонни! Да, придет и твой черед, — повторила она.

И, развернувшись, пошла дальше, стиснув зубы, когда кнут снова просвистел в воздухе и обрушился на руку Энн, так, словно ее собственная плоть ощутила удар. Энн, как и в первый раз, даже не застонала. Боль гнездилась совсем в другом месте, глубоко внутри, и была такой жестокой, что все прочие мучения рядом с ней казались лаской. Истерзанная собственным бессилием, отчаявшаяся, она опять завопила:

— Не позволяй ей тебя прикончить, Мери! Пусти ей кровь! Какого черта! Пусти ей кровь, Мери!

Охранник, нагнавший мулатку на углу, повернул ключ в скважине заржавевшего от постоянной сырости замка. Дверь под его мощным нажимом открылась. Он немного помедлил, чтобы посветить мулатке, которой надо было спуститься по трем ступенькам на терявшийся в темноте пол камеры. Вопли Энн заставили Мери, лежавшую на подстилке из листьев банановой пальмы, приподнять голову. Кровотечение лишило ее сил, но, услышав родной голос, она невольно улыбнулась. И всмотрелась в еле различимые при слабом свете огарка, которым ее одарили, очертания женской фигуры. Смуглая женщина выглядела печальной, но вместе с тем величественной. И протягивала руки к ней, мечущейся в лихорадке.

— Мамиза Эдони! — удивилась Мери, узнав мулатку, которой столько раз помогала на острове Черепахи. — Что ты делаешь здесь, так далеко от своих детей?