Лариса Шкатула - Жизнь под маской

Пока Катерина думала да гадала: отец – не отец, – Первенцев принял самое деятельное участие в судьбе дочери. Неохотно допускали большевики чужаков к кормилу власти, а для Дмитрия потеснились. Аристарх из кожи лез, двигая зятя наверх. Так что какого бы высокого мнения ни был Дмитрий Гапоненко о своих выдающихся способностях, а без новоявленного тестя в Москве он так быстро не прижился бы!

Дмитрий к рассказу Катерины об отцовстве Первенцева отнесся спокойно: человек нужный! И принимал Аристарха дома всегда подчеркнуто уважительно, а пропустив вместе с ним рюмочку-другую, и обнимался порой. Отец жены всё-таки…

Зато безоговорочно принял Аристарха Викторовича Пашка и сразу отвел ему место в своей жизни: дед! У него ведь не было других дедушки и бабушки, а у каждого человека они должны быть!

Теперь Катерина к Аристарху Викторовичу привыкла, а вот назвать отцом все никак не могла. После того как он, задыхаясь от волнения, признался: "Катя, я – твой отец!", она стеснялась обращаться к нему и по имени-отчеству. Потому говорила ему просто "вы".

Первенцев ходил к ним в гости с удовольствием – дома ему было совсем тоскливо. Профсоюз наркомата, несмотря на протесты Нюши, прислал для Руфины Марковны сиделку, с которой, впрочем, Нюша быстро подружилась. Когда хозяйка от слабости привычно впадала в дрему, они шепотом вели нескончаемые разговоры о том о сём, пили чай на кухне и, в отличие от Аристарха Викторовича, вовсе не скучали…

А тот рядом с внуком оживал и молодел, и отдыхал душой в обычном семейном тепле, которого ему так часто не хватало дома.

Потянувшись за женой в политику ещё в юности, Аристарх Викторович увлекся лозунгами революции, её бурным очищающим дыханием, опасностями подпольной работы, но в глубине души он так и остался мягким добродушным человеком, с годами устав от горения и ярости. Его не привлекал аскетизм первых революционеров, их безапелляционность в суждениях, суровость и жестокость действий. Он любил дома вышитые салфетки и запах сдобы, цветы на подоконнике, картины с русскими пейзажами… Женщины ему нравились статные, крутобёдрые, с густыми черными косами. Не то чтобы он с ними изменял жене, но он всегда любовался ими. Видимо, всю жизнь тосковал по своей любви Стеше, однажды так недолго гревшей его обделенную чувствами жизнь. В отличие от жены, мечтавшей о светлом будущем для всего человечества, он хотел хоть чего-нибудь в настоящем…

Раньше он любил ездить в командировки, чтобы отдохнуть от революционных настроений где-нибудь в глубинке. В последнее время его поездки оживлялись поисками для внука каких-то особенно интересных игрушек. Год назад он вёз из Поволжья такую большую деревянную лошадь, что кондукторы железной дороги требовали на неё отдельный билет. Катерина потихоньку жаловалась мужу, что для Пашкиных игрушек им скоро придётся снимать отдельную квартиру.

И в этот вечер Дмитрий опять задерживался на работе. Заведение на Лубянке приняло его в свои ряды совсем недавно, но он уже изменился: ещё больше посуровел, как-то весь подобрался, так что в своих любимых черных халатах стал выглядеть не только величественно, но и зловеще.

С Павлушей он уже не играл, потому что не успевал. Приходил, когда сын уже спал, уходил на работу – когда он ещё спал…

Увлекшись своими мыслями, Катерина будто выныривает, поймав сожалеющий взгляд Первенцева, с которым он смотрит на часы – Павлуше скоро спать. Она предлагает:

– Оставайтесь у нас ночевать. На улице темень, а машину вы наверняка отпустили.

Аристарх Викторович с удовольствием соглашается. Выходит, в прихожую, где стоит телефон, и Катерина слышит, как он расспрашивает Нюшу о здоровье Руфины Марковны.

– Я с внуком, – поясняет он, – если что случится, звони немедленно. Привет Арише.

Ариша – это сиделка. Пашка-поросенок, услышав, что дед будет спать с ним в комнате, радостно визжит, и сам, без напоминаний, отправляется в ванную. Возвращается он оттуда подозрительно быстро, и Катерина строго спрашивает:

– Мон анфан, а-тю броссе ле дан? (Сынок, ты чистил зубы?)

– Уи, маман, – предельно честно смотрит ей в глаза хитрый ребенок. – Бон суар! (Да, мама, спокойной ночи!)

– Амбрас муа! (Поцелуй меня!)

Сын чмокает её в щёку и спешит к себе в комнату: как только дед тоже почистит на ночь зубы, он вернётся и будет рассказывать Павлику про красного конника Буденного. Первенцев не знает детских сказок, потому он и рассказывает внуку истории знаменитых революционеров, конечно, перекладывая их на доступный ребенку язык. Дмитрий – тот похитрее: раздобыл у букиниста пожелтевший том "Русских народных сказок" Афанасьева, наскоро прочитывает одну из них про себя, а потом пересказывает сыну. Тот считает отца главным сказочником среди родных.

Когда полчаса спустя Катерина заглянула в детскую, и рассказчик, и слушатель спали. Пашка, как всегда, перелез из своей кроватки на кровать к деду. Так и заснул, прижавшись русой головкой к седой голове Аристарха Викторовича.

А Катерина решила дождаться мужа. Уже дважды он уходил рано, не завтракая, и на её попытки подняться укладывал её обратно на кровать:

– Некогда мне! И ты зря не соскакивай! Перекушу по дороге.

Теперь у неё не всегда хватало сил дождаться его с работы. Засыпала. Просыпалась на мгновенье, когда он, ещё влажный от душа, чмокал её в плечо и приговаривал:

– Спи-спи, ночь на дворе!

Ночь… с каких пор она стала препятствием для их отношений? Что-то постепенно уходило из их супружеской жизни…

Нет, сегодня она не заснёт! Наверняка Дмитрий придёт голодным. Что бы он на работе наскоро ни перекусывал, а от домашнего не откажется.

Катерина села в кресло и стала читать "Идиота" Достоевского. К сожалению, своим читательским багажом она не могла похвалиться. Как-то получалось, что ей чаще приходилось читать учебную или научную литературу. Конечно, кое-что она читала в подлиннике: "Гамлета" Шекспира и "Королеву Марго" Дюма. А вот до Тургенева или Гончарова на русском языке – руки не доходили!

В последнее время наркомовские дамы полюбили вести между собой всяческие литературные дискуссии. В эти дни, например, они в один голос восхищались Достоевским, считая его писателем всех времён. Катерина, к своему стыду, Достоевского прежде тоже не читала, потому в их обсуждениях участвовать не могла.

Вчитываясь в глубинные изыскания Федора Михайловича в области человеческого "я", Катерина проклинала свою тупоголовую крестьянскую природу: Достоевский ей не нравился! Нельзя сказать, что она писателя не понимала, но не одобряла: чего хорошего – копаться в недрах человеческих? Так ли уж интересно следовать за движениями души, блаженных вроде князя Мышкина? Недолго и самой заболеть нервной горячкой!