Роберта Джеллис - Песнь сирены

Но если сэр Вильям невиновен, то Генрих, не вправе лишать Ричарда дружбы с ним. И все же, даже если сэр Вильям не виновен, он может вскоре втянуть Ричарда в какое-нибудь опасное дело, которое принесет только горе. Генрих сжал зубы, но затем расслабился. Нет необходимости спешить. Первая попытка штурма будет не раньше чем через неделю. За это время Генрих может написать графу Херфордскому (тот знал обоих, так как они сражались под его началом в Уэльсе) и узнать правду об одном и о другом. К тому же за это время можно будет отозвать наемников, если понадобится.

Король Генрих был достаточно сведущим в вопросах войны, но только с точки зрения крупномасштабных военных действий. Да, для перемещения крупной армии и занятия ею позиций в целях осады или нанесения удара по основной оборонительной цитадели на территории врага нужно не менее недели. Однако абсолютно неверно считать, что столько же времени необходимо для организации взятия самой обыкновенной крепости, со стороны которой едва ли можно опасаться контрударов. К тому моменту, как Генрих продиктовал письмо к графу Херфордскому и отдал приказ отправить с ним гонца, Моджер уже расположил своих людей вокруг Марлоу и весьма продвинулся в сооружении приставных лестниц и приспособлений для преодоления рва.

Моджер обсудил обстановку с командирами наемников и обнаружил, что они не только хорошо подготовились к решению поставленной задачи, но и полностью согласны с его планами. Им надлежало продвигаться с максимальной быстротой и осторожностью, не привлекая внимания. Моджер предложил послать людей из своего небольшого отряда вперед, к правителям земель, лежавших на их пути, для распространения легенды, что они идут в Уэльс как подкрепление. Это отлично согласовывалось с желанием короля обеспечить секретность операции и получило полную поддержку.

Они продвигались без особого шума ночью, и не в целях нанесения внезапного удара (у них не было приспособлений для штурма, а Моджер предупреждал командиров, что крепость Марлоу нелегко взять), просто Моджер не хотел беспокоить жителей города и дать им повод выступить на защиту замка. Оставив командиров размещать людей, он отправился в город Марлоу. Он проинформировал жителей, что замок Марлоу уже окружен. Если они поддержат его армию и не сделают попыток помочь находящимся в замке, он не тронет город. Если же они попробуют обороняться, город будет отдан на разграбление.

Согласие было достигнуто, в чем Моджер и не сомневался. Он понимал, что торговый люд сразу же начнет припрятывать свои ценности, а некоторые, быть может, попытаются улизнуть из города по реке, но это его не беспокоило. Он не намеревался наносить ущерб городу, если этого можно избежать; в конце концов, в будущем город Марлоу станет его дойной коровой. Лучше сейчас обойтись с ним мирно и без насилия.

Отряды Моджера хотя и продвигались тихо, но не настолько, чтобы их не заметила охрана на стенах крепости Марлоу. Диккон был начеку и всматривался во тьму, делая обход по стенам крепости. То, что он смог разглядеть, насторожило его. Он послал за Раймондом. Тот быстро поднялся с кровати и поспешил к нему, на ходу натягивая кольчугу на незастегнутую рубаху. Он услышал и увидел не больше Диккона, но оба пришли к выводу, что какие-то отряды движутся вокруг замка. Первым порывом Раймонда было поднять людей и сделать вылазку, но это значило подвергнуть риску наиболее опытных защитников крепости. На остальных, полуобученных, едва державшихся в седле, надежды не было. Раймонд вынужден был, хотя и не хотел, разбудить Вильяма, в чьей власти было решать, им самим атаковать или переждать.

Вильям устал. Восемь дней кряду он прилагал усилия, чтобы пополнить запасы оружия и обучить людей, которых собрал Раймонд на фермах и в городе. Но силы в нем прибывали быстрее, нежели он ожидал. Рана в правом боку зажила хорошо и почти не мешала владеть мечом. Но рана в левом плече оставляла желать лучшего. Она болела, снова воспалилась и опухла по краям. Вильям понимал: он не сможет использовать свой щит как оружие, что делал всегда. Держать, однако, его он мог, и это было хорошо. Еще лучше, что уже не дрожали ноги даже после достаточно длительного хождения.

Тем не менее в конце дня Вильям был полуживым от усталости. Он буквально падал в кровать с намерением заснуть, едва голова коснется подушки. Однако, несмотря на страшную усталость, по всему его телу тут же пробегали горячие ручейки, сливаясь ниже поясницы в мощную реку. В первую ночь Вильям не менее Элизабет был удивлен горячностью своей страсти. Он никогда не считал себя излишне сладострастным человеком, который вожделеет только потому, что женщина доступна. Тем не менее он не мог отказать себе в удовольствии наблюдать, полузакрыв глаза, как она раздевается, наслаждаться ее удивлением, нерешительными протестами, словами, что ему следует отдыхать, и, наконец, ее радостью отдаваться после его настойчивых просьб. Вильяма еще больше удивляло то, что, просыпаясь перед рассветом, он испытывал столь же сильное желание. Элизабет опять уступала, но, когда через час он нехотя «вытаскивал» себя из постели, чтобы проверить своих людей, в ее глазах была тревога.

Во вторую ночь, как только Вильям лег Элизабет закрыла занавески кровати, чтобы он не видел ее раздевающейся. Она нарочно не спешила, чтобы лечь к нему, когда он крепко и глубоко заснет. Но напрасно. Вильям, не сознавая сам, бодрствует ли он, грезит ли, или видит сон, една стройное тело Элизабет оказывалась рядом, снова воспламенялся страстью.

– Любимый, – вздохнула она, как только все закончилось, – я думаю, мне следует перебраться в комнату на женской половине.

– Почему? – лукаво спросил Вильям. – Я не доставляю тебе удовольствие?

Они рассмеялись. Одной из причин его вечной усталости было то, что к оргазму он приходил очень медленно. Элизабет успевала дважды забиться в неописуемом восторге, прежде чем он достигал полного удовлетворения своей страсти.

– Потому что ты так погубишь себя. Вильям улыбнулся:

– Лучшей смерти и не придумаешь. – Он почувствовал ее движение и крепко прижал к себе. – Нет. Не думаю, что это может иметь какое-либо значение. И не потому, что ты касаешься меня в постели, а потому, что ты здесь, моя… моя, не ощущающая вины и стыда. Если ты решишь уйти, мне останется только последовать за тобой либо просто лежать здесь, слушая песню сирены… что я делал так много лет.

Его голос слабел, он засыпал, и Элизабет уже ничего не говорила больше. Но, когда он проснулся на рассвете и начал нежно будить Элизабет, лаская ее слух чудесными эпитетами, прогоняя ее сон и разжигая в ней страстное желание, а затем удовлетворил это желание, Элизабет подумала, что ее вечерние страхи не были преувеличенными. Продолжая в том же духе, Вильям просто убьет себя. Они обсуждали этот вопрос, пока она помогала ему одеться.