Саша Карнеги - Знамя любви

– Завтра, наверное, снова в путь, – товарищ Генрика потянулся к бутылке. Круглое лицо Жака Бофранше, почти ровесника Генрика, за месяцы военных скитаний загрубело, добродушные синие глаза приобрели бесшабашное выражение.

– Может, завтра, а может, через час, – откликнулся Генрик.

– Кто знает, что на уме у начальства. Оно до последней секунды держит все в тайне.

Жак рассмеялся.

– Ты, однако, быстро разобрался, что к чему в наших военных делах. – Сам Жак уже с год как находился в рядах армии.

– О, я – прирожденный солдат. Величайшая оплошность судьбы в том, что я не сижу на месте герцога. Не исключено, что в следующем сражении верховное командование возьму на себя я, если захочу, разумеется.

– Конечно, конечно, – согласился Жак, попыхивая трубкой с длинным черенком.

Так они беззаботно болтали, смеясь и бросая хлебные крошки дроздам, возившимся в траве поблизости.

– О Боже, у меня не голова, а настоящий зверинец, – Генрик почесал затылок, и из сухих волос посыпалась пыль. – Меняю мечты о славе на большое ведро горячей воды.

– Интересно, сколько миль мы протопали в последние месяцы. Только сделаем большой переход – кр-р-ругом и шагом марш в обратном направлении, кто-то, очевидно, ошибся. Боюсь, джентльмены, мы идем неправильным путем! Уже исколесили всю Европу, а Длинноносым [8]и не пахнет.

– Одно точно, – серьезно проговорил Генрик. – Нам никак не заставить Фридриха сражаться, пока он не достигнет полной боевой готовности. А тогда уж он выберет поле сражения по своему вкусу.

– А ведь и правда, тебе бы быть главнокомандующим! – Жак перевалился со спины на живот. – А после здешней заварушки ты возвратишься в Россию? Или снова окунешься в парижский разврат? – «И в белорукие объятия Туанон», – подумал он про себя. Генрик некоторое время, ни слова не говоря, наблюдал за дроздами, которые трясли гловами и отбивали хлебные крошки друг у друга.

– Вот птички божьи, – промолвил он, наконец, – никаких войн не знают. А впрочем, откуда нам это известно? Да сам не знаю, куда поеду. Еще и не думал. Пусть сначала война закончится.

Хорошо Жаку. У него жена, есть к кому возвращаться. А куда податься Генрику? В Париж? Россию? Польшу? Только не в Польшу. Пока не в Польшу. Быть может, когда-нибудь он и вернется на родину, но сейчас пепел Волочиска еще слишком свеж в памяти. И та береза, наверное, еще стоит над обрывом. Нет, в Польшу ему еще рано.

– После злосчастной дуэли мне больше нет ходу в Россию. Но меня всегда тянуло в Англию. Конарский нас в свое время засыпал рассказами об английских свободах. Может статься, конечно, что при ближайшем рассмотрении эти свободы не такие уж свободные.

Жак сквозь полусон слышал слова Генрика, которые тот произносил наполовину самому себе. Он был верен себе: всегда казалось, что Генрику безразлично, есть у него слушатели или нет. Тем не менее, он вскоре замолчал, и они оба задремали, убаюканные теплым спокойным вечером.

Тут из-за деревьев показался человек, медленно, с трудом поднимавшийся вверх по склону. Он уселся на кочку рядом с ними и отстегнул портупею со шпагой.

– Вина! – прохрипел он. – Вина для вашего офицера, пока он не задохнулся противной саксонской пылью.

Он жадно приложился к стакану и вмиг опустошил его.

– О, блаженство! Видит Бог, мне это было совершенно необходимо. – Луи де Вальфон, командир их батальона, стянул с головы парик.

– В то время как вы, двое лоботрясов, наслаждаетесь тут жизнью, греясь на солнышке и потягивая винцо, некоторые вынуждены трудиться в поте лица своего, чтобы устроить людей поудобнее, и держать руку на пульсе кампании.

– Тебя губит чрезмерная добросовестность, Луи, – хладнокровно заметил Жак.

– И чрезмерно высокие представления о призвании старшего офицера, – добавил Генрик. Такие шуточки были в ходу у приятелей – всех троих связывала тесная дружба.

– Есть новости с фронта? – поинтересовался Генрик.

– Поговаривают, будто австрийцы вошли в Берлин. Не исключено, однако, что это лишь слухи, распространяемые солдатами.

– Ну, положим, солдаты всегда все лучше всех знают. Жак издал вздох облегчения.

– В таком случае нас отправят домой. Весь этот вздор закончится, и мы сумеем вернуться домой, в собственные постели, – Мягкая улыбка осветила его веселое лицо. – Какой смысл иметь жену, если она находится на расстоянии сотен миль и вместо тебя целует подушку? Так, во всяком случае, мне хочется думать. – Он заразительно засмеялся, но де Вальфон даже не улыбнулся в ответ.

– Да, неплохо бы знать, когда же мы снова свидимся с нашими женами? Порой мне начинает казаться, что Аманда – не более чем сон. – Его друзья обменялись многозначительными взглядами, но поспешили отвести их в сторону. Воцарилось неловкое молчание. Аманда де Станвиль, ныне де Вальфон, для которой порок и обман стали второй натурой, была в парижском обществе притчей во языцех. Генрик испытывал сильную глубокую неприязнь к этой женщине, чьи лживость чувств и похотливость тела он слишком хорошо познал. Год назад, незадолго до отъезда Генрика в Петербург, она бросила его ради Луи, и Генрик благодарил за это Бога.

– Такие дела, – нараспев произнес Жак, желая прервать молчание. – Сентябрь на дворе, а мы по-прежнему обращены спиной к Франции. – Он сорвал травинку и принялся ее жевать. – Хорошо еще, что пока мы не встали на зимние квартиры, будь они прокляты.

– Встали на зимние квартиры или не встали, а домой все равно не попадем, – рассудил Генрик. – И людям Ришелье нас не догнать. Как мы здесь, в Саксонии, гоняемся за призраком Фридриха, так будет и в Брунсви-ке. Правда, Луи? – Де Вальфон очнулся от грез и вернулся к действительности.

– Да... Здесь перед нами открывались неповторимые возможности разбить Фридриха. После соединения с Гильдбургхаузеном численность войск коалиции...

– Фридрих хитрый дьявол. Его тактика в том, чтобы не давать союзникам объединяться и разбить каждого по одному. – При этой мысли Жак превесело улыбнулся. Его, казалось, не может испугать ничто, кроме дождя: он ненавидел мокрую одежду.

– С чего это он нас разобьет? – возразил Генрик. – Не Господь Бог же он всесильный!

– Для своих солдат – Бог. Помнишь Прагу? Уверяю тебя, пруссаков голыми руками не возьмешь. – Стоило де Вальфону заговорить о войне, как в его глазах зажигался мрачный блеск, лицо как бы каменело, кожа на скулах натягивалась, а добродушный нрав уступал место оголотелому фанатизму.

– Одержали ведь русские победу над немцами в сражении при Гросс-Егерсдорфе, чем же мы хуже? – спросил Генрик, понимая, что при таком настроении друзей они проиграют битву еще до того, как успеют сделать первый выстрел.

– И тогда мы все станем маршалами Франции. Передай вино, и поговорим о чем-нибудь более веселом. – Жак затянул было песню, но Луи поднял руку, прося замолчать.