Кейси Майклз - Ожидая тебя

— Почему, Клэнси? Почему всегда так получается? Неужели так будет всегда?

— Нет, сынок. — Клэнси обнял Джека, который теперь был выше его на полголовы, но все же оставался его мальчиком, его храбрым воином. — Когда-нибудь Колтрейн-Хаус станет твоим и ты все здесь переделаешь как надо. Вот увидишь. А теперь поезжай, да будет с тобой моя любовь.

Джек стоял возле конюшен Колтрейн-Хауса и вспоминал тот день, когда чуть не до полусмерти избил отцовского гостя. Это случилось перед тем, как его заставили сбежать, спрятаться в школе, пока отец не забудет о происшествии.

Не надо было уезжать. Надо было остаться. Надо было сначала прикончить того мерзавца, который посмел прикоснуться к Мери, а потом, пока в нем еще бушевал огонь ярости, разыскать отца и покончить с ним.

Вместо этого он сбежал. Уехал с Киппом в Лондон. Сбежал из Колтрейн-Хауса. Сбежал от Мери.

А отец установил для него новые правила, о чем ему в школу написал Генри Шерлок, и Джеку пришлось им подчиниться. Генри убедил Августа заплатить кругленькую сумму Бертрану Хагеру, которого избил Джек. Мать Киппа согласилась взять Мери к себе в Уиллоуби-Холл на время, которое Генри сочтет нужным.

Взамен всего этого Джеку запрещалось в течение года появляться не только в Колтрейн-Хаусе, но и в Линкольншире вообще, а содержание было урезано настолько, что его едва хватало на еду и одежду. Если бы не великодушие Киппа, предоставившего свой лондонский дом на время каникул, Джеку пришлось бы побираться.

Джек выдержал этот год с большим трудом. Это был самый длинный год в его жизни. Зато он научился терпению, что было не так уж плохо для вспыльчивого молодого человека. Окончив школу только потому, что дал обещание Клэнси и мистеру Бромли, он выждал благоприятный момент, покаялся в содеянном и вернулся домой. Он стал умнее, лучше узнал жизнь и хотел посвятить себя своему любимому Колтрейн-Хаусу. К этому времени ему было неполных двадцать два года.

Он подходил к дому год спустя и не верил своим глазам: его встречал Август собственной персоной. Отец обнял Джека за плечи и повел в большую гостиную, чтобы предложить бокал вина. Неужели отец смягчился? Неужели наконец понял, что у него есть сын — единственный сын, — который все еще хочет им быть? Как объяснить, насколько необходима была ему отцовская любовь все эти двадцать два года?

Может быть, еще не поздно? Джек ненавидел отца, хотел его ненавидеть. Но приветливость того сбила его с толку. Как ни трудно в это поверить, но он чувствовал себя вернувшимся домой блудным сыном, которому рады.

И каким же жалким глупцом он был, подумал Джек, вспоминая, что произошло потом.

Радушие Августа длилось ровно столько времени, сколько потребовалось, чтобы дойти до большой гостиной. Как только они вошли, Джек услышал звук поворачиваемого в замке ключа. Через минуту двое мрачных мужчин, которых Джек поначалу не заметил, взяли его в железные тиски, а Август ударил сына увесистым кулаком в живот. У Джека перехватило дыхание и подогнулись колени. Он был деморализован и не в состоянии защищаться.

— Ублюдок! Сукин сын! — орал отец. Удары сыпались одни за другим. — Я целый год ждал этого момента! Неблагодарный щенок! Я тебе покажу, как я рад твоему возвращению. Мне надо было задушить тебя при рождении, ублюдок!

Его поочередно били все трое, а когда они уставали бить, изо всех сил пинали ногами. Они сломали ему нос — Джек слышал треск. Потом он не успел увернуться от отцовского сапога и почувствовал, что у него сломаны ребра. Наконец он потерял сознание.

Больше месяца Джек пролежал в постели. Август запер его, и только Клэнси было позволено ухаживать за ним. Старик плакал над своим храбрым воином, обмывая его раны. А потом объяснил Джеку, что произошло и почему.

Мери, доложил Клэнси, увезли из Колтрейн-Хауса. Она отбивалась и плакала, когда Клуни тащил ее к леди Уиллоуби, где она должна была оставаться под замком до тех пор, пока Август не уедет в Лондон. А негодяй, видимо, нарочно, не уезжал, устроив несколько диких попоек подряд, грозивших полным разорением Колтрейн-Хаусу.

Кипп, несмотря на свою молодость и несерьезность, все же был виконтом Уиллоуби. Когда Клуни привез в Уиллоуби-Холл напуганную и плачущую Мери, Кипп поскакал в Колтрейн-Хаус и предупредил Августа, что сделает все, чтобы испортить его репутацию в лондонском обществе, если он не позволит сыну окончить школу и вернуться домой.

Репутация Августа и без того не была безупречной. Рассказов виконта об оргиях своего соседа по Линкольнширу и о том, как он плохо обращается с сыном и подопечной, оказалось бы достаточно для того, чтобы его перестали принимать в высшем обществе.

Кипп взял с Клэнси и Клуни клятву молчания, и сам ни словом не обмолвился о своем благородном поступке. Но и Кипп не мог предвидеть, как именно Август решил «принять» своего сына по возвращении домой.

Джек оправился после побоев, но поклялся их не забыть. Отражение в зеркале послужит ему напоминанием. Сломанный нос — небольшая плата за то, чтобы усвоить раз и навсегда: отец никогда его не примет, никогда не полюбит. Когда-то он надеялся: подрастет, у отца найдется для него время. Но ни в десять лет, ни в пятнадцать, ни в двадцать один год ничего не изменилось.

Когда Джек оглядывался назад сейчас — в двадцать четыре года, — сам себе удивлялся: неужели он был столь наивен, что мечтал о радушной встрече? На самом деле благодарным надо быть тогда, когда отец забывает о его существовании.

Клэнси приписывал многое тому, что Август, неразборчивый в связях, переболел сифилисом. Его мозг постепенно разрушался, по большей части был замутнен алкоголем. Оргии в Колтрейн-Хаусе становились все менее шумными, все меньше на них присутствовало шлюх, все больше алкоголиков и заядлых картежников. Ночи напролет шла карточная игра.

Управление Колтрейн-Хаусом полностью перешло к Джеку и Генри Шерлоку. В ведении Генри были бухгалтерия и финансы, Джек занимался поместьем как таковым. Он каждый день объезжал поля, Мери чаще всего сопровождала его. В семнадцать лет она все еще вела себя как несносный ребенок, отказываясь понимать, что настало время повзрослеть, начать носить длинные платья, а не старые бриджи, закалывать волосы вверх, научиться вести себя как леди и оставить в покое Джека.

Два года назад леди Уиллоуби — добрая душа — объявила Мери прелестной девушкой, но когда дело касалось девичьих занятий, в отчаянии воздевала кверху руки. Мери хотелось одного — быть с Джеком, а Джек все время работал в поместье. Так что для него постоянное присутствие Мери было в некотором роде проблемой, и он не ведал, как ее разрешить.

— Я не вижу причины, почему Мери не может поехать, — говорил Кипп, возвращая Джека в настоящее, на конюшню, где они находились, и к их плану.