Эллен Марш - Упрямица

Величественный особняк Нортхэд стоял на берегу фа­садом к морю, к его несмолкаемому шуму, и через огром­ные окна первого этажа было видно, как бурное море неутомимо накатывает свои волны на гранитные скалы и отмель, покрытую мелкой галькой. В течение столетий бесчисленные штормы и щедрое солнце делали свою рабо­ту, и стены особняка приобрели наконец теплый розовый оттенок и выглядели прочными и неподвластными невзго­дам, внушая чувство защищенности и покоя поселившим­ся за этими стенами людям. Непоколебимо прочные гранитные скалы, на которых возвышался дом, подчерки­вали красоту и своеобразное изящество здания.

К западу от Нортхэда располагался мыс Лэндз-Энд, или Край света, как называли его англичане. Это была граница Англии с Корнуоллом, и здесь над всей мес­тностью с ее плодородными фермерскими угодьями и об­ширными вересковыми пустошами безраздельно царил Нортхэд – казалось, что за его массивными стенами кончается цивилизация.

Забранные решетками стрельчатые окна Нортхэда, легко пропускавшие солнце, и умело разбитые и ухожен­ные парки делали дом еще величественнее. Как могучий великан на краю земли, вздымался он из морских волн, а его башни-близнецы, сложенные из теплого светло-жел­того камня, словно стражники охраняли главное здание. С вершины башен хорошо просматривались не только мыс Лэндз-Энд на западе, но и полоса Атлантического океана с бурлящей пеной гребешков на серой воде. А на востоке от дома виднелась неподалеку рыбачья деревушка Сент-Айвз, где гранитные скалы Корнуолла переходили в жи­вописнейшую панораму пустошей и террас спускающихся и поднимающихся лугов.

Уже более двух столетий Нортхэд был семейным гнез­дом Бэрренкортов, влиятельной и уважаемой семьи в древнейшем графстве; род этот издавна слыл таким же гордым, стойким и несокрушимым, как и сам Корнуолл. Ни гражданская война и мятежи, ни житейские невзгоды не сло­мили духа семьи, и среди старожилов господствовало мнение, что все Бэрренкорты рождались с каплей волшеб­ной крови в сердце. Иначе никак не объяснишь то, что Нортхэд, пережив все беды в прошлом, продолжал про­цветать. Тут без чуда не обойдешься. Радость и любовь, коварство и насильственную смерть – все повидали эти древние стены, видели они и высоты человеческого духа, и мерзкие пороки, ибо все Бэрренкорты рождались с ощу­щением неиссякаемой жажды жизни и всего, что она мог­ла предложить.

В это холодное хмурое утро 1848 года башни особня­ка скрывал клубящийся туман, а розоватый кирпич по­темнел от пятен влаги. Казалось, что Нортхэд нахохлился на вершине скалы, словно задумчивая большая и хищная птица. По склону горы, где от земли поднимались аромат­ные испарения, скакала всадница. Высокопородистый длин­ноногий гнедой жеребец, выведенный путем тщательного отбора лучших особей, мчался на огромной скорости, тяжело дыша. Его подковы глухо барабанили по дерну. Чуть переместившись в седле, наездница свернула с дороги, вьющейся среди садов и огородов, к белеющим вдали ко­нюшням особняка.

– Знаю, старина, что ты еще не устал, – прошеп­тала на ухо жеребцу девушка. – Ты ведь можешь лететь как ветер, если захочешь.

Она прижалась к шее жеребца, и тот, послушный воле хозяйки, вихрем промчался по лужайке; из-под копыт полетели комья грязи – деревья и кусты мелькали перед глазами девушки.

Рэйвен Бэрренкорт с пылающими от возбуждения ще­ками ослабила поводья, чтобы не мешать неудержимому бегу Синнабара. Могучий жеребец мчался вперед, зара­жая всадницу жаждой стремительного полета. Кровь за­бурлила в жилах девушки, и она закинула голову, чтобы прохладный летний бриз остудил ее разгоряченное лицо. Ее глаза со скошенными, словно у кошки, уголками, неве­роятной темной желтизны, сверкали от удовольствия. Нежные розовые губы приоткрылись, и она рассмеялась от восторга. Именно так чувствуют себя птицы во время полета!

На вершине невысокого холма она остановила с не­охотой подчинившегося ей жеребца и оглянулась на Норт­хэд. Синнабар нетерпеливо забил копытом и заржал. Но Рэйвен неотрывно смотрела, как жадные волны захлест­нули кусочек песчаного пляжа внизу. С того места, где она стояла, казалось, что коварные волны прилива вот-вот поглотят упрямый Нортхэд, затянутый пеленой брызг. Однако это была лишь иллюзия. Дом прочно стоял на скалах, а два крыла, отходящие от главного здания, на­дежно защищали от свирепых ветров внутренние парки и садик с цветами, кустарником и старыми деревьями, придававшими особняку нежный колорит и редкую красоту на фоне суровых контуров побережья. Эта картина вызывала восторг и восхищение: особняк и скалы как нерушимая основа, а кустарник и нежные цветы как временные приметы летней пышности, подчеркнутые роскошью ухожен­ных парков. Короче говоря, это была пристань в суровом и беспощадном крае, где красота бросила свой якорь.

Эта картина была очень дорога сердцу Рэйвен, ей никогда не надоедало глядеть на нее. Катаясь верхом, она всегда останавливалась на этом месте, чтобы впитать в себя любимый, придающий ей силы пейзаж, а уж потом её взгляд обращался к более суровым картинам. Развер­нув Синнабара, она заставила его ехать неспешной рысью, руки в перчатках умело натянули поводья, давая понять жеребцу, что ей сейчас не до галопа. Жеребец послушно подчинился приказу хозяйки, лишь поднятые уши и раз­дувающиеся ноздри говорили, что ему вовсе не надоела их бешеная скачка, и только подай знак – он тут же сорвет­ся с места. Рэйвен нежно погладила сильную шею живот­ного, и глаза её просияли от гордости. Она сама выпестовала Синнабара из маленького жеребенка и под руководством отца тренировала его для себя. Синяки и ссадины вспоми­нались теперь с улыбкой, хотя их было немало, ибо Синнабар рос неуправляемым жеребенком. Частенько его упрямство доводило ее до слез. Но она была терпеливой и настойчивой, упрямства ей тоже было не занимать, так что Синнабар сформировался в «очень привлекательную лошадку», как любил говаривать её отец. Так он маскиро­вал свою гордость дочерью, но она прекрасно знала, как он гордился ею: даже планировал на следующий год за­вести потомство от Синнабара, надо было только подо­ждать его полного возмужания… Но все эти планы так и остались планами из-за внезапной смерти отца.

В янтарных глазах засветилась боль, Рэйвен плотно сжала губы. Ей не хотелось испортить чудесную верхо­вую прогулку грустными воспоминаниями, она и так впер­вые за последнее время непрерывных проливных дождей выбралась покататься. К тому же она непозволительно долго находилась во власти печальных дум, порой дово­дивших ее до отчаяния. Жеребец мгновенно уловил пере­мену настроения Рэйвен, ее желание встряхнуться и тут же отреагировал, перейдя на галоп. Рэйвен не стала оста­навливать его. Она натянула свою маленькую шляпку на лоб, чтобы ее не снесло ветром, и Синнабар, словно пти­ца, рванул вперед.