Шарлин Рэддон - Навеки моя

Хестер думала по-другому. Она схватила его за руку:

– Что ты имеешь в виду? Я всегда хотела мальчугану только добра, и он меня любит.

Бартоломью резко повернулся к ней. Его темные глаза сверкнули, как вулканическое стекло, высекающее искры при ударе о камень.

– Он боится тебя, Хестер. Ни больше, ни меньше. Если ты помешаешь его женитьбе, я прослежу за тем, чтобы его преподобие и все твои друзья здесь узнали самые красочные подробности из твоего прошлого.

– Нет! – под его холодным неумолимым взглядом она попятилась, но уперлась спиной в куст рододендрона – дальше отступать было некуда. Бартоломью по-прежнему наступал на нее, его широкие плечи загораживали последний свет заходящего солнца.

– Тебе кажется, что ты можешь страхом привязать нас всех к себе, Хестер, но не обманывай себя, страх – это не любовь.

Хестер презрительно рассмеялась.

– Насчет тебя, Бартоломью, я никогда и не обманывалась. В тебе нет никакой любви, раз ты можешь угрожать мне подобным образом.

Он навис над женой, вынуждая ее отступить еще дальше в кусты, пока ее лицо не очутилось в обрамлении толстых, жестких листьев, запах которых ударил ему в нос.

– Для тебя у меня нет любви. Но это не остановило тебя семь лет назад, когда ты запустила в меня свои когти, правда?

Только причиной того, что я тогда поступил так, была честь, а не страх. Может быть, тебе стоит запомнить это; страх – значительно более сильный стимул, чем чувство долга.

Глаза у нее стали огромными, приобрели зеленый оттенок, как у листьев рододендрона, и расширились от страха. Впрочем, он знал, она никогда не признается в том, что напугана до смерти.

Хестер увидела, как под рубашкой Бартоломью напряглись бицепсы – он сжал кулаки. Он мог переломить ее пополам, и, Бог свидетель, она на это напрашивалась. И все-таки она не могла удержаться, чтобы не позлить его еще чуточку.

– А как насчет похоти, Бартоломью? Как далеко ты позволишь своей похоти завести тебя? В постель этой шлюхи? Разве ты не взял то, что она, без сомнения, предлагала тебе, наставив рога моему бедному глупому Причарду еще до того, как он лег с ней в постель сам?

Бартоломью нанес удар раньше, чем осознал свое желание сделать это. Его рука взлетела к щеке и упала, когда она выпрямилась перед ним. Красный отпечаток ладони у нее на щеке вызвал в нем еще более сильное чувство стыда, чем то, что он чувствовал за жаркую ночь, проведенную в постели с Эри. Их взгляды встретились, и на какое-то безумное мгновение ему показалось, что он увидел в глазах Хестер вспышку страсти.

– Отлично, – Хестер легонько отодвинула листья от кружевных оборок, которые украшали ее рукава – она всегда одевалась, как капризная маленькая девочка. – Теперь мы знаем, что ты запросто можешь ударить беззащитную женщину, не так ли?

Извинение уже готово было сорваться у него с языка, но прежде, чем он успел вымолвить хоть слово, она добавила:

– Первый раз вижу, что ты ведешь себя как мужчина. Давно пора, по-моему.

Ошеломленный и растерянный Бартоломью смотрел, как Хестер обходит сад Анны Кетчем и входит в дом через кухню. Затем какое-то движение привлекло его взор к застекленным створчатым дверям библиотеки – там мелькнули желтые юбки. Эри видела все.

Чувствуя себя униженным, Бартоломью поспешил к дверям библиотеки, но комната, в которую он вошел, оказалась пустой. Перепрыгивая через две ступеньки, он помчался по задней лестнице вверх и успел услышать, как щелкнул замок комнаты Эри. Посмотрев по сторонам и убедившись, что никого поблизости нет, он постучал и позвал ее. Никакого ответа. Он повернул ручку, убедился, что дверь не заперта, и быстро вошел внутрь. Эри сидела в уголке у эркера [8], выходящего на задний двор. Она обхватила колени руками, поджав ноги под себя, так что они не были видны из-под юбок.

– Бартоломью, вам не следует здесь находиться, – она вскочила на ноги и поспешила к нему.

Он взял ее руки в свои и прижал их к груди.

– Ты все видела, не так ли?

– Да.

Она не отвела глаза, и он не увидел в них ни отвращения, ни неодобрения. Он отпустил ее руки, крепко обнял и прижал к себе.

– Милая моя Эри, ты – настоящее сокровище.

Это был крик отчаяния. В ее объятиях он чувствовал себя так спокойно и счастливо! Как он мог бросить ее? Как он мог вернуться к Хестер? День за днем жить и мириться с ее холодным презрением, ее издевкой, ее нытьем и жалобами.

Эри принадлежит ему. Как он может отступить и отдать ее Причарду? Его пронзила такая острая боль, что он подумал, что умирает, и умереть было бы для него наилучшим выходом из сложившейся ситуации.

Бартоломью постарался отогнать мучившие его мысли. Эри никогда не будет принадлежать ему, и лучше свыкнуться с этой мыслью.

Отстранив Эри от себя, он пристально поглядел ей в глаза. Его голос был полон сурового презрения к самому себе:

– Поверишь ли ты мне, если я скажу, что до сегодняшнего дня никогда не поднимал руку на женщину? Я раньше никогда не терял самообладания с Хестер, но…

Эри прижала пальцы к его губам, заставив его умолкнуть.

– Я знаю. Это из-за меня, правда?

Он уже открыл рот, чтобы солгать, но понял, что не сможет этого сделать.

– Чтобы не вызвать ее ревности, Эри, тебе нужно было быть совершенной уродиной.

Она отвернулась.

– Может быть, но ведь мы оба знаем, что я заслужила враждебное отношение с ее стороны, не так ли?

Бартоломью отрицательно покачал головой, подошел к окну и оперся рукой о раму, глядя в сгущающиеся сумерки.

– Она всегда была злой и язвительной женщиной. Без сомнения, здесь есть и моя вина.

– Я не верю в это. Тысячу раз я думала о вашей женитьбе, о том, какая она, ваша жена. Но стоило мне встретиться ней, и я все поняла.

Он резко развернулся к Эри, пораженный ее мягким тоном.

– Она сама себя не любит, Бартоломью. В ваших глазах она видит отражение ее собственной ненависти к самой себе, и она не может простить вам этого. Она нуждается в добром отношении.

– Как же! Доброе отношение, – он резко уселся на скамью у окна и мрачно уставился на пустынный сад. – Когда она первый раз появилась у нас, то казалась такой уязвимой, такой… потерянной. Мне стало жаль ее. Папа сказал, что у меня совершенно дурацкие представления о женщинах. Он был прав – я видел в Хестер трагическую героиню, страдающую от несправедливости жестокого мира.

Он коротко рассмеялся, но в его смехе звучала горечь.

– Когда папа умер и она поняла, что я в ней больше не нуждаюсь, что она снова осталась без крыши над головой, она…

Он соскочил со скамьи пошел к двери. Дела и так были слишком плохи. Ему вовсе не хотелось, чтобы у Эри появились дополнительные причины не любить Хестер. Или жалеть его. Положив руку на дверную ручку, он приостановился.