Карен Рэнни - Моя безумная фантазия

Она захотела дать ему нечто большее, чем простую благодарность, каким-нибудь образом выразить свои чувства к нему: интерес, уважение, восхищение и даже едва уловимое страстное желание. Мэри-Кейт знала, что никогда его не забудет, пусть даже они больше не встретятся. Возможно, он навсегда поселится в ее снах.

Она не могла подарить ему ничего ценного — ни безделушки, сделанной своими руками, ни сплетенного из своих волос шнура. Ничего, кроме предчувствия, которое переполняло ее сердце и постоянно напоминало о себе.

Так или иначе Джереми примет во внимание ее просьбу. Только это она и могла подарить Арчеру Сент-Джону. Голос его жены, предупреждающей об опасности. Предостережение.

Ведь ничего такого не случится? Однако в жизни постоянно происходят события, которые не должны происходить. Вот и она очутилась здесь именно по этой причине. На первый взгляд деревушка казалась заброшенной. Несколько ветхих домов стояло вдоль дороги, еще несколько развалюх примостилось вокруг поля неподалеку. Мэри-Кейт наверняка пропустила бы это поселение, если бы не сгорбленный старик, который стоял у забора, опираясь на мотыгу. В ответ на ее вопрос он молча показал на север.

Девушка постучала в первую дверь. Ей открыла женщина примерно ее возраста; на руках она держала ребенка, другой цеплялся за ее юбку. Одежда у них была одинаковая — младенец, ребенок постарше и мать носили запачканные балахоны, выкрашенные орехом, только на женщине был еще и коричневый фартук. На лицах всех троих, несмотря на разницу в возрасте, застыло одинаковое выражение лица — настороженное. Здесь царили бедность и плохо скрываемая безнадежность, однако обитатели дома выглядели здоровыми и розовощекими. Мэри-Кейт хотела сказать им, что есть гораздо худшие места для бедняков, чем эта тихая деревушка. Лондон, например, где неимущие живут в нищете и грязи. Но она ничего не сказала, даже не улыбнулась, а спросила, не знает ли женщина, где живет Элеонора О'Брайен. Хозяйка бросила на нее быстрый взгляд и указала направление.

Через несколько минут Мэри-Кейт нашла свою мать.

Мэри-Кейт стояла и смотрела на маленький каменный крест, отмечавший место захоронения. На нем были старательно выбиты имя и фамилия: Элеонора О'Брайен. Так вот ответ на ее вопрос, разгадка тайны? Никакого ответа, и тайна по-прежнему скрыта во мраке.

Сколько она уже стоит здесь? Мэри-Кейт не знала. Когда заболели ноги, молодая женщина села в изножье могилы, не сводя глаз с каменного креста, покрытого лишайником. Прошли, наверное, годы, если камень успел зарасти мхом. И все это время она ничего не знала.

— Значит, ты — Мэри-Кейт?

Она обернулась на звук мужского голоса и увидела высокого мужчину, который, по всей видимости, был одним из ее братьев. Он походил на отца овалом лица, широкими плечами. На этом сходство заканчивалось. Глаза смотрели неприветливо, губы не улыбались.

— А ты — Дэниел.

Второй из ее старших братьев, в ту ночь он был уже почти взрослым. Его она любила меньше всех остальных. Но разве сестра может испытывать подобные чувства? Или страх, тихонько заползавший в душу?

— Зачем ты приехала, Мэри-Кейт? У меня нет денег для тех, кто сам может себя прокормить.

Слова прозвучали враждебно, квадратная челюсть словно бросала вызов всему миру. Ни тепла, ни братской нежности — ничего общего между ними, кроме воздуха, которым оба дышали. Их родственная связь не более чем случайность, о прочности кровных уз здесь говорить не приходилось. Он смотрел на нее не мигая, похожий на двуногого мастиффа. Бледное солнце освещало его светлые волосы.

Мэри-Кейт поднялась и отряхнула юбки.

— Я приехала, чтобы найти свою семью. По-моему, этого достаточно.

— Тебе лучше вообще забыть, что ты О'Брайен, Мэри-Кейт.

— Ты достаточно ясно дал это понять, Дэниел. — Девушка обернулась и снова взглянула на могилу. — Неужели она меня так ненавидела?

Его смех поразил ее, не потому, что прозвучал в этом месте, а потому, что оказался таким безрадостным.

— Спроси, почему небо голубое, а трава зеленая, Мэри-Кейт. Да и какое это имеет значение?

В ответ на ее взгляд он снова рассмеялся, глаза его были так же холодны, как и смех.

— Ты вообразила, что старая карга встретит тебя со слезами радости? Станет обнимать и приговаривать, что скорбела о тебе все эти годы? Считай, что тебе повезло, Мэри-Кейт, ты от нее освободилась.

— Мне было десять лет, Дэниел. Я была слишком мала и ничего не знала о жизни.

— Но ты выжила! — Его взгляд скользнул по ее мягкому синему плащу и черному шелковому платью. — А Томми нет. Она забила его чуть не до смерти. Он умер от легочной заразы, но мы-то знали: он умер от побоев. Она отдала Роберта и Алана в подмастерья, когда им было восемь, и не сказала ни слова, когда ее отец приковал четырех младших к плугу и заставил тянуть его вместо ломовых лошадей. Она даже не заметила, что тебя не стало, или ты думаешь, она тосковала о тебе — своей единственной дочери? — Он злобно усмехнулся.

— А остальные?

Неужели все братья похожи на этого? Грубые и черствые, как ее мать?

— Разбежались на все четыре стороны, Мэри-Кейт, подальше от этого места.

— А дядя Майкл?

Майкл, младший брат отца, приехал с ним из Ирландии и пошел на флот, потому что, по его словам, не мог находиться вдали от моря. Отец шутил, что Майкл чувствует себя в океане в своей стихии, — на суше не было человека, более неуклюжего, чем он. Дядя Майкл изредка навещал их, и каждый его приезд превращался в праздник.

— Наша мать не поощряла его визитов, Мэри-Кейт. Семь лет назад она сказала, чтобы он больше сюда не являлся. Он так и поступил. Больше я ничего не знаю.

А может, и знает, да не хочет говорить. Дэниел шагнул к ней.

— Возвращайся откуда пришла, Мэри-Кейт. Мечтай, если хочешь, о матери, которая у тебя могла быть, но не обманывай себя — твоя мать не святая. Благодари Господа за то, что ты избавилась от этой жестокой, злобной женщины.

— Она об этом позаботилась.

— Нет, Мэри-Кейт, не она.

Его взгляд стал задумчивым, улыбка немного потеплела, но холодок остался.

— Мы все решили, что она станет наказывать тебя больше других, потому что ты была очень похожа на па и была его любимицей. Ты слишком много мечтала, слишком горевала по отцу и не обращала внимания на очень многое. Во всем ты можешь винить только нас. Она подумала, что ты убежала, и это был единственный способ спасти тебя.

Ее взгляд, видимо, пробудил в нем глубоко запрятанные братские чувства, потому что он провел по ее щеке пальцем.

— Поэтому тебе и пришлось повзрослеть немного раньше, Мэри-Кейт. Ты связала свои надежды с обретением семьи, которая любила бы тебя. После смерти па мы никогда уже не были семьей, Мэри-Кейт, поэтому искать нечего. Иди своей дорогой, обзаведись семьей. А здесь тебе не место.