Сильвия Торп - Алое домино

И она занялась фиалками, улыбаясь собственным мыслям, ибо была счастлива до невозможности, счастлива так, как раньше представить не могла. Кругом звенела и сияла юная весна, и с каждым днем чувство любви и полноты жизни росло в душе Антонии, пока не переполнило ее настолько, что она поняла: это первая в ее жизни настоящая Весна, и даже ощутила нечто вроде благодарности к деду, хоть и не сомневалась, что счастья-то он желал ей меньше всего.

И все-таки даже теперь, нежась в теплых лучах любви Джеррена, защищенная его нежной заботой, она так и не смогла окончательно избавиться от теней прошлого. В дальнем уголке души продолжала гнездиться боязнь, маленький, суеверный страх, что такое полное, совершенное счастье не может продолжаться долго. Поделиться этим страхом с Джерреном ей было слишком стыдно, а преодолеть в одиночку — невозможно. Эта крохотная, но дьявольски раздражающая тень, тщательно укрытая на дне сознания, единственная омрачала безоблачный небосклон ее жизни.

Не успела она поставить на столик вазочку с фиалками, как в туалетную вошел Джеррен. В руке у него было письмо, и Антония, заметив на его лице тревогу, сразу отослала горничную прочь. Служанка, высокая краснощекая девушка, подчинилась беспрекословно, но проходя мимо, бросила на Джеррена дерзкий взгляд снизу вверх. Он удивленно проводил ее глазами, потом глянул на жену, вопросительно подняв бровь.

— Новая горничная, любимая? А что сталось с тем драконом, которого ты привезла из Глостершира?

Антония рассмеялась: — Я отправила ее назад. Она совершенно невоспитана, — и она состроила гримаску. — Но это еще не все! Мне хотелось избавиться от всего, что хоть чуточку напоминало бы о дедушке. А у этой девушки, Ханны Престон, прекрасные рекомендации, и мы сразу же поладили. Что случилось, милый? Ведь не о слугах же ты пришел поговорить.

Он взял протянутую руку, поцеловал нежную ладонь и уселся рядом.

— Нет, — ответил он со вздохом. — Это письмо — от дядюшкиного дворецкого. Старик болен и хочет немедленно меня видеть.

— О, Джеррен! — Она сочувственно сжала его руку.

— Болезнь серьезна?

— Надеюсь, нет. Такое уже случалось не однажды, и всякий раз, приезжая, я обнаруживал, что тревога была ложной, но все равно оставлять его призыв без внимания нельзя. Если я рискну не поехать, а болезнь окажется роковой, то потом никогда в жизни себе этого не прощу.

— Конечно, поезжай, — немедленно согласилась она. — Хочешь, я поеду с тобой?

— Больше всего на свете, — отвечал он с улыбкой, — но вовсе не желаю вовлекать тебя в то, что может оказаться глупым розыгрышем. Ведь у тебя наверняка множество приглашений… — И он в волнении прищелкнул пальцами. — Проклятье! Ведь сегодня вечером леди Петтигрю дает бал, верно?

Антония кивнула, стараясь скрыть разочарование. Ведь она с таким нетерпением ждала этого первого в своей жизни бала-маскарада, но без Джеррена он не доставит полного удовольствия.

— Я извинюсь за тебя, — произнесла она нарочито бодрым тоном. — Ты нужен дядюшке, а это важнее любого бала.

— Если б я был уверен, что действительно нужен ему, то отказался бы без сожаления, да только, боюсь, это одна из очередных его выходок. Черт побери! И надо же было такому случиться именно сегодня!

— Думаю, — начала она с неуверенностью, — ты не успеешь вернуться вовремя, к балу, даже если и выяснишь, что он тебя разыграл. Но еще довольно рано, и если поскачешь в Барнет верхом, а не поедешь в карете, то, может быть, и обернешься. О, Джеррен, пожалуйста!

Он обнял ее за плечи одной рукой, глядя в лицо смеющимися глазами.

— Да какое же значение может иметь для тебя мое присутствие? На всех балах и приемах ты обычно окружена таким количеством поклонников, что мне и приблизиться не удается.

Ее смех был похож на журчание ручейка: — Ах ты, злюка! Даже если и так, все равно при твоем появлении они все разбегаются от страха.

— И небезосновательно! — Тон был небрежен, но глаза смотрели совершенно серьезно. — Я не потерплю соперников, любимая.

— Тебе незачем этого страшиться, — шепнула она, подставляя зардевшееся лицо жарким поцелуям. И уже припадая к его губам, прошептала: — Ты вернешься нынче вечером, любимый мой? Драгоценная любовь моя, ты приедешь?

— Вернусь, — пообещал он. — Сам дьявол меня не удержит. — И он снова и снова целовал ее, но потом с печальным вздохом отпустил и, поднявшись на ноги, уныло сказал: — Черт бы побрал моего дядюшку! Он ведь надеется, что я побуду с ним, так что лучше отправляться, не теряя времени.

Она прильнула к нему, все равно не желая отпускать.

— Но ты вернешься сегодня вечером, пусть даже поздно, вернешься? Обещаешь?

— Обещаю, — отвечал он. — Если только старик не окажется так болен, что придется остаться. Но в этом случае я дам знать.

День Антония провела в приятных хлопотах. Съездила к модистке, принимала и отдавала утренние визиты, гуляла с Люси в парке Сент-Джеймс. Наконец пришло время одеваться на бал. Маунворты, тоже приглашенные к леди Петгигрю и знавшие об отъезде Джеррена, подвезли Антонию в своей карете до дома ее светлости, что было совсем не далеко, на Ганновер-сквер.

У Антонии, как обычно, от поклонников отбою не было, но и танцуя, и весело болтая, она все поглядывала на дверь; время шло, Джеррен не появлялся и хорошее настроение постепенно покидало ее. К завершению бала она улыбалась уже через силу, чисто механически, и с облегчением приняла предложение Люси уехать в числе первых, ибо теперь к огорчению начало подмешиваться и беспокойство.

На обратном пути до Брук-стрит она мало говорила, не в состоянии скрыть растущей тревоги, и Маунтворты, переглянувшись, решили проводить ее до дому. Но привратник сказал, что от мистера Сент-Арвана так и не было никаких известий, тогда сам Маунтворт, видя бледное лицо Антонии, решил взять все в свои руки и, не говоря ни слова, повел обеих дам в гостиную.

— Не понимаю, — заметила Люси. — Нарушать обещания — это так не свойственно Джеррену. Может быть, его задержала какая-то неприятность, как вы думаете?

Питер бросил на нее уничтожающий взгляд и обратился к Антонии, стоявшей у камина: — Прошу вас, не надо так волноваться. Все могло случиться: может, записка попала не по адресу, а может, дядюшка оказался так серьезно болен, что Джеррен просто не смог ничего сообщить.

И тут снизу раздался громкий стук в дверь. Послышалось неясное бормотание и шаги вверх по лестнице. Дверь в гостиную распахнулась — на пороге, покачиваясь, стоял Джеррен.

Он был без шляпы, но в длинном плаще для верховой езды, закутавшем его до самой шеи; прядь белокурых волос, выбившаяся из-под ленты и спадавшая на лоб, придавала ему небрежно-легкомысленный вид. Несколько секунд он стоял на пороге, блуждающим взглядом окидывая всех, потом рывком захлопнул дверь и нетвердо шагнул в комнату. Не обращая ни малейшего внимания на Маунтвортов, он обратился прямо к Антонии, рванувшейся было навстречу.