Сара Дюнан - Исповедь куртизанки

Но выбор оставался не за мной. В эти последние дни она рисковала куда больше меня и потому заслуживала, если испытывала в том нужду, подумать о том, чтобы вернуться домой.

– Все будет хорошо, Бучино, – негромко сказала она. – Я знаю, чего ты опасаешься, но если мы сумеем добраться туда, то у нас все получится. Отныне мы с тобой станем партнерами; поровну поделим все, расходы и прибыль, и станем заботиться друг о друге. Клянусь, вместе мы преуспеем.

Я молча смотрел на нее. От долгой ходьбы у меня ныло все тело. Желудок мой подвело, и его терзали голодные судороги. Я мечтал о том, чтобы выспаться в мягкой постели, съесть поросенка, а не благоухать, как свинья; вновь проводить время в обществе мужчин, обладающих мозгами, а не жаждущих крови, благосостояние которых измерялось бы не только свеженаграбленным барахлом. Но больше всего на свете мне не хотелось остаться один на один с этим миром. Потому что в нем стало гораздо уютнее и теплее после того, как мы нашли друг друга.

– Хорошо, – согласился я. – Но предупреждаю – только до той поры, пока я не промочу ноги.

Она улыбнулась и накрыла мою руку своей ладонью:

– Не волнуйся. Я не дам воде поглотить тебя.

Они прибыли ночью, на лодке с материка.

На дамбе в Местре низкорослый уродец вздумал торговаться. Судя по их одежде и почти полному отсутствию багажа, прибыли они издалека, а его сильный римский акцент и требование путешествовать под покровом темноты, дабы избежать чумных патрулей, дали лодочнику полное право заломить тройную цену за перевозку на север. В этот момент в разговор вступила женщина. Она была высокой и стройной, но закутанной с ног до головы, так что даже лица ее было не разглядеть, зато на местном диалекте она говорила превосходно, а торговалась столь яростно, что лодочник едва не продешевил, согласившись получить плату только после того, как доставит их к тому дому в городе, который они укажут.

Небо закрывали тяжелые тучи, и вода была темной и неспокойной. Едва они успели отчалить от суши, как темнота обступила их со всех сторон, и мертвую тишину нарушал лишь плеск волн о деревянные борта лодки, так что некоторое время казалось, будто они направляются в открытое море, а этот город на воде, о котором отзывались с таким благоговением, был всего лишь выдумкой, возникшей из нашей неистребимой веры в чудеса. Но когда тьма вокруг стала непроницаемой, впереди на горизонте вдруг замерцали огни, словно лунный свет заискрился на волосах русалки, перебирающей свои локоны в волнах. Лодочник греб сильными и ровными движениями, огни приближались, становясь ярче, пока наконец впереди не проступили громады первых домов, нависающих над водой подобно туманным гробницам. Стал виден и фарватер, отмеченный разноцветными деревянными колышками, по которому они направились из открытого моря в широкое устье канала; по обеим сторонам его выстроились лачуги и складские помещения. На выступающих причалах громоздились груды камней и штабеля бревен, а вдоль них стояли на якорях бесконечные вереницы барж. Еще несколько сотен ярдов канал беспечно и лениво петлял, пока не соединился с куда более широкой полосой воды.

Лодочник направил свою посудину в левый рукав, и вот тут панорама берега начала меняться. Они миновали несколько жилых домов и церковь, суровый каменный фронтон которой царапал небо, а вымощенный каменными плитами дворик был ровен и пуст. А потом из-за туч вынырнул озорной месяц, и по обе стороны от них начали проступать огромные особняки, инкрустированные и позолоченные фасады которых вырастали, казалось, прямо из воды. Женщина, с олимпийским спокойствием перенесшая путешествие через всю страну, словно прогулку, которую она совершала каждый день, теперь сидела, не шелохнувшись, как зачарованная. А вот карлик, напротив, вцепился обеими руками в борта лодки, и его крошечное тельце напряглось, как у загнанного животного, и его большая голова вертелась из стороны в сторону, словно в страхе перед тем, что он может увидеть, и одновременно боясь пропустить что-либо. Лодочник, который состарился, глядя на то, какое впечатление производит его город на людей, приостановился, надеясь заработать лишнюю мзду. Канал здесь был широким и черным, словно огромный коридор с начищенным полом в колоссальном особняке. Несмотря на поздний час, вокруг виднелось еще несколько гондол, очень разных по виду, гладких и стремительных, с небольшими каютами в центре и одинокими фигурками на корме, управляющими своими суденышками с помощью одного-единственного весла, так что казалось, будто они легко и без видимых усилий скользят по темной воде.

В призрачном и тусклом лунном свете здания по обоим берегам становились все роскошнее, подобно волшебным дворцам, высотой достигая трех или даже четырех этажей, а вот входные двери располагались низко, и от плещущегося о камни моря их отделяли всего-то несколько ступеней. В некоторых особняках высокие двери стояли распахнутыми настежь, и за ними виднелся похожий на пещеру холл, а снаружи были пришвартованы несколько стройных и узких гондол, острые носы которых поблескивали в свете немногочисленных ламп. Женщина оживилась, взгляд ее был прикован к верхним этажам, где под рядами стрельчатых окон тянулись каменные изваяния и лепнина, хорошо различимая даже в лунном свете. Многие из окон оставались темными, поскольку час был поздний, но кое-где виднелись огоньки канделябров, свидетели несомненной роскоши, озарявшие огромные пространства, в которых скользили силуэты людей и гуляло эхо приглушенного монотонного пения, которое, впрочем, тут же гасло над водой.

Через каждые пятьдесят или сто ярдов в сплошной стене домов возникали неравные промежутки, и камень набережной расступался, открывая новые водные пути, узкие, словно протоки, и черные, как бездна ада, вливающиеся в главный канал. После того как они провели на борту лодки минут двадцать, женщина сделала знак гондольеру, и тот свернул в один из таких каналов. Мир вокруг снова погрузился в темноту, дома опять стали походить на стены каньона, заслоняя лунный свет. Продвижение их замедлилось. Чуть поодаль открылся каменный парапет, тянущийся вдоль воды. Воздух здесь был сырым и душным, дневная жара по-прежнему цеплялась за камни, и в лицо путникам ударили запахи гниения и резкая вонь мочи – ароматы бедности и нужды. Даже звуки здесь стали другими, и в плеске воды, отражающемся от узких стен, зазвучали голод и жадность. Они проплывали под мостами настолько низкими, что, подняв руку, можно было коснуться каменной кладки. Гондольеру пришлось сильнее налечь на весло, и глаза его заблестели, как у кошки, всматриваясь в темноту впереди. Здешние водные пути соединялись и расходились вновь под самыми разными углами, иногда столь резко и внезапно, что он был вынужден буквально останавливать лодку, прежде чем совершить поворот, и перед этим он встревоженно кричал, предупреждая того, кто мог бы плыть им навстречу. Иногда и до них долетал чей-либо крик, но тут же быстро тонул в темноте. Судя по всему, местный водный этикет предполагал, что тот, кто подавал голос первым, имел право преимущественного прохода, тогда как второй лодке приходилось ждать. У некоторых на палубе в стеклянных банках горели свечи, отчего они выступали из темноты, словно танцующие светлячки, зато другие оставались темными, и лишь тяжелые вздохи воды давали понять, что мимо прошла чья-то гондола.