Сара Дюнан - Исповедь куртизанки

– Итак. – Голос ее звучит совсем по-другому, словно он тоже переменился вместе с погодой. – Вот как мне представляется положение дел. Если мы заменим холостяков клириками и добавим торговцев, чужеземных купцов и посланников, то здешний рынок ничем не уступит римскому. А если и остальные женщины окажутся такими же, как и те, которых мы видели сегодня, то в правильном наряде я смогу обставить любую из них.

При этих словах она пристально смотрит на меня, чтобы заметить даже тень сомнения в моих глазах. Капюшон ее откинут, а волосы перехвачены широкой лентой, в которую вплетены искусственные цветы, так что об их длине остается только гадать. И пусть украшения достались ей из вторых рук, лицо остается ее собственным. В Риме, ближе к концу своего правления, она даже позволяла молодым художникам измерять расстояние меж ее подбородком, носом и лбом в их вечном поиске безупречной симметрии. Но именно взгляд ее зеленых глаз, устремленный на них в упор, заставлял дрожать их пальцы, а еще рассказы о том, что обнаженная она вполне могла укрыться собственными волосами. Ее волосы. В этом и заключается мой единственный вопрос.

– Знаю, я сама об этом все время думаю. Но у Ла Драги есть один источник. Она пользует монахинь в нескольких монастырях, где торгуют локонами послушниц. А еще она знает одну женщину, которая может вплести новые волосы в старые с помощью золотых нитей, так что место соединения остается практически незаметным. Полагаю, мы должны испытать ее метод. А если я стану ждать, пока мои собственные волосы отрастут, то потом мне придется наносить на щеки не меньше белил, чем этой Сальванаголе. У нас ведь хватит на это денег, верно? Сколько у нас осталось рубинов?

Я делаю глубокий вдох.

– После того как я поменял давешний, два, включая большой. И несколько крупных жемчужин.

– За шесть месяцев мы истратили четыре рубина? Как такое возможно?

Я пожимаю плечами.

– Мы кормим целую семью с домочадцами. Ваши волосы снова отрастают, и лицо у вас очаровательное.

– Тем не менее цены Ла Драги не очень высоки, не правда ли?

– Нет, но и дешевыми ее услуги назвать нельзя. Никто не сомневается в ее умениях, но она заламывает ведьмовские цены, а это рынок, на котором спрос превышает предложение.

– Ох, Бучино… Ла Драга – не ведьма.

– Слухи говорят иное. Во всяком случае, она очень старается им соответствовать. Глаза у нее обращены внутрь, а ходит она, словно паук, у которого подрублены лапы.

– Ха! И это говорит карлик, переваливающийся с боку на бок, словно утка, и ухмыляющийся, как бесенок, вырвавшийся из ада, но ты же первым насадишь на вертел любого, кто увидит в твоем уродстве руку дьявола. Да с каких это пор ты относишься к сплетням как к установленным фактам?

Она смотрит на меня в упор.

– Знаешь, Бучино, я верю, что ты злишься на нее, потому что она проводит со мной больше времени, чем ты. Ты должен присоединиться к нам. Чувство юмора у нее не уступает твоему, и она, даже не имея глаз, видит людей насквозь.

Я опять пожимаю плечами:

– Я слишком занят для пустой женской болтовни.

Все верно. Хотя выздоровление госпожи отвечает моим интересам, постоянные разговоры о женской красоте способны довести мужчину до сумасшествия. Но дело не только в этом. Мое раздражение, как выражается Фьяметта, имеет под собой реальные основания. Несмотря на ее пальцы настоящей волшебницы, от одного вида Ла Драги у меня по спине начинают бегать мурашки. Я как-то столкнулся с ними в конце дня, когда обе смеялись над историей о чудесах и богатстве Рима, которую рассказывала синьорина. Обе не сразу заметили меня, и хотя никто не способен разглядеть алчность в глазах слепой женщины, я готов поклясться, что в тот момент ощутил в ней сильную тоску, подобную стремительной лихорадке, и подивился про себя, а мудро ли поступает моя госпожа, слепо доверяясь старинной подруге.

В свою очередь, Ла Драга относится ко мне с той же настороженностью, что и я к ней. Ни смеха ее, ни остроумия мне на себе испытать не довелось: вместо этого мы ненадолго встречаемся в конце недели, когда она приходит за своими деньгами. Она останавливается в дверях кухни, скрученная, словно веретено, в своей накидке, а глаза ее отливают молочной белизной, как если бы она заглядывала в собственный череп. Впрочем, меня это вполне устраивает, потому как я не желаю, чтобы она заглядывала в мой. Несколько недель назад она поинтересовалась, не болят ли у меня уши от холода, а если болят, она может дать мне кое-что для облегчения боли. Мне ненавистен тот факт, что ей так много известно о моем теле, как если бы она превосходила меня во всем, и это с ее-то слепотой и искривленным позвоночником! Ее глаза и запах снадобий наводят меня на мысль о том, каково это – тонуть в грязной воде. Поначалу, когда тоска по дому одолевала меня сильнее, чем я готов был признать, она олицетворяла собой все то, за что я ненавидел и презирал этот город. А сейчас, даже если я и ошибаюсь на ее счет, мне уже трудно отказаться от привычки по любому поводу обвинять ее.

– Да, я знаю, что она лечит не только телесные раны и, несмотря на изуродованное тело, ни к кому не испытывает жалости, и к себе – в первую очередь. И в этом вы с ней похожи. Думаю, что она бы тебе понравилась, если бы только ты отнесся к ней непредвзято. Впрочем… у нас есть дела поважнее, нежели препираться по поводу Ла Драги. Если сложить большой рубин и жемчужины вместе, у нас хватит денег, чтобы заявить о себе?

– Все будет зависеть от того, что мы намерены купить, – заявил я, с облегчением возвращаясь к делам. – Если речь идет о нарядах, то здесь с этим лучше, чем в Риме. Евреи, подвизающиеся на рынке подержанных вещей, отнюдь не дураки, и они продают моды завтрашнего дня еще до того, как успевают устареть сегодняшние. Да, – я выставил перед собой руку, в зародыше пресекая ее возражения, – я помню, что вы терпеть этого не можете, но новые наряды – роскошь, доступная лишь богатой шлюхе, так что на первое время с этим придется примириться.

– Чур, я сама выберу. Это же касается и украшений. Обмануть тебя нелегко, но венецианец способен различить фальшивые побрякушки куда лучше и быстрее чужеземца. Кроме того, мне понадобятся собственные духи. И туфельки – вот они не могут быть подержанными. – Я покорно наклоняю голову, чтобы скрыть улыбку: мне доставляют удовольствие ее азарт и осведомленность. – Как насчет мебели? Что именно мы собираемся покупать?

– Меньше, чем в Риме. Портьеры и гобелены можно взять под залог. Как и подушечки, сундуки, тарелки, столовое белье, безделушки, бокалы…

– Ох, Бучино. – Она восторженно хлопает в ладоши. – Вы с Венецией буквально созданы друг для друга. Я уже и забыла, что это город старьевщиков.