Катерина Коновалова - Сколько стоит корона

«…Я, сделанный небрежно, кое-как

И в мир живых отправленный до срока

Таким уродливым, таким увечным,

Что лают псы, когда я прохожу, —

Чем я займусь в столь сладостное время,

На что досуг свой мирный буду тратить?

Стоять на солнце, любоваться тенью,

Да о своём уродстве рассуждать?»

У. Шекспир. «Ричард III». пер. Мих. Донского

От боя барабанов закладывало уши, от блеска начищенных доспехов в лучах утреннего солнца болели глаза, на центральной улице Шеана яблоку негде было упасть: весь город собрался, чтобы приветствовать вернувшегося с победой в двухлетней войне великолепного короля Эйриха Первого.

Восседая во главе своих рыцарей на роскошном белом жеребце, в золочёных доспехах, он сиял улыбкой и, как позднее говорили очевидцы, легко мог затмить солнце. Позади него несли развевающиеся штандарты Стении, а дальше – связанные и порванные – штандарты врага.

– Эй-рих! Эй-рих, – скандировали сотни глоток, и он поднимал руку в приветственном жесте. Он имел все права на триумф. Сегодня по-настоящему окончилась изматывающая тяжёлая война.

Возле замка Шеан, главной королевской резиденции, процессия остановилась, и Эйрих, не дожидаясь, пока ему придержат стремя, лёгким движением гибкого юноши соскочил на землю, вызвав в толпе ещё одну волну восторженных воплей. Люди любили своего короля. Король был смел. Король был ловок. Король был красив. Король был благороден. Король победил.

Собравшиеся старались не упустить ни одного его жеста, ни одного поворота головы, и смотрели на него во все глаза.

На человека, который спешился вторым, старался не смотреть никто.

В отличие от короля, второму рыцарю потребовалась помощь пажа, чтобы слезть с седла. Встав на землю, он как будто неловко качнулся и согнул спину в странной кривой пародии на полупоклон, но не разогнулся, а остался стоять так, ожидая, пока король первым направится под своды старого шеанского замка, а потом ломаной походкой, припадая на одну ногу и не разгибая спины, заковылял следом, и только когда он вошёл в замок, прочие рыцари и командиры начали спешиваться.

Хромой и кособокий рыцарь был братом короля.

– Проклятье, – сказал он, следуя за королём в покои возле тронного зала, где можно было отдохнуть перед церемонией приветствия двора. – От запаха роз меня тянет блевать.

Эйрих снял шлем, положил его на небольшой, почти игрушечный резной столик и махнул рукой, веля слугам снять с него доспехи. И только после этого, разместившись на деревянном троне с бархатными подушками, ответил:

– Хочешь сказать, что тухлятина, кровь и болотная вода пахнут лучше?

– В сотни раз, – серьёзно ответил его брат и тоже показал слугам, чтобы те помогли ему раздеться.

Когда с него сняли шлем и доспехи, стало видно, что спина его сильно искривлена. Левое плечо было существенно больше правого и тянуло к земле. В противовес этому правая нога была на три или четыре пальца длиннее левой, из-за чего его походка и была неровной.

– Ты привыкнешь, – сказал король, когда брат сел недалеко от него на табурет и ещё сильнее согнул спину. Тогда когда слуги покинули комнату, тот хмыкнул:

– Привыкну, как же, – хмыкнул тот. – Слушай, Эйрих, если ты меня хоть немного любишь… Отпусти отсюда. Пошли хоть на север, в гарнизон. За горами всегда неспокойно. Я буду рад.

Эйрих устало потёр глаза и сказал:

– Торден, ты ведь знаешь, что дело не только в моей любви к тебе.

– Ты – вернувшийся с победой король, народ носит тебя на руках, эти лордики готовы землю, по которой ты ходишь, целовать, – принц Торден, милорд Дойл, хлопнул себя по колену, – от меня тебе не будет никакого прока. Только вред. Подожди, сейчас они радуются, а завтра снова начнут свою мышиную возню.

– Я знаю, – произнёс король. – Только ты думаешь не о той возне, о которой нужно. Да, будут опять доносы на тебя, будет клевета. Но не только это. За время моего отсутствия они расслабились, расхрабрились. Я боюсь… – он осёкся и осторожно оглянулся, впрочем, не увидев никого и ничего, – заговоров. Они отвыкли подчиняться. Торден, будь это возможно, я отпустил бы тебя на все четыре стороны. Но ты мне нужен здесь. Я… – он выдохнул, – я не справлюсь с этим один.

Дойл поднял на брата глаза, и стало заметно, что в качестве небольшого извинения за уродливую фигуру природа одарила его приятными, хотя и резковатыми чертами лица.

– Что я могу? – спросил он. – Я воин, командир, если хочешь, а не придворный.

– Ты мне предан. Это ценнее всего.

Дойл махнул рукой и отвернулся: он мало надеялся на успех своей просьбы.

Пять лет спустя

Девушка была прелестна, как, – нет, он никогда бы не опустился до пошлого сравнения с лепестком розы, – как только может быть прелестна юная аристократка лет шестнадцати, с белоснежной кожей, боящейся даже холодного солнечного луча, с припухлыми розовыми губами, чуть приоткрытыми от волнения и оттого манящими, с широко распахнутыми глазами, в которых блестели не пролитые ещё слезинки. Её нежное личико обрамляли густые, заплетённые в тяжёлые косы чёрные волосы, едва прикрытые мягким капюшоном накидки из дорогого зианского льна. Затаив дыхание, девушка не отрываясь смотрела на то, как в десятке локтей внизу от неё двое мужчин пытались лишить друг друга жизни. Маленькие, затянутые в кружево пальчики мяли белый платок.

– Она очаровательна, – не то себе, не то окружающим сказал милорд Ойстер, шумно сглотнув. Сидящие рядом с ним лорды понимающе переглянулись: не оценить это сокровище было невозможно.

– Подыскиваете жену или любовницу? – негромко спросил милорд Дойл. Ойстер моментально побледнел и заискивающе улыбнулся:

– Что вы, милорд! Просто эстетствую.

Дойл скривился и снова перевёл взгляд на девушку. Пожалуй, она всё-таки была достойна сравнения с цветком, только не с розой, а с лилией: такая свежая, юная, распахнувшая миру свои лепестки, она увянет, едва твёрдая рука сорвет её. Умирая, она ещё будет дарить убийце свою красоту и нежный аромат, но вскоре поблёкнет, завянет и будет выброшена.

Дойл втянул носом воздух и отвернулся. Кто-то сорвёт нежный цветок, но не он сам. Конечно, пойдя на поводу у желания, он мог бы её получить, насладиться ею, как дорогим вином, а после забыть. Но в этот раз он не станет этого делать.

По трибунам прокатился испуганный вскрик: с глухим лязгающим звуком один из рыцарей пронзил второго, раздался хриплый кашель, и проигравший рухнул, заливая песок тёмной кровью. Победитель вскинул вверх руку с зажатым в ней мечом, и вслед за вздохом скорби раздались радостные восклицания. О мёртвом уже забыли – теперь воздавали почести живому.