Серж Запольский - Тайна испанского манускрипта

– Это явно две части одного рисунка, выполненного в технике маркетри 5 5 Маркетри – техника инкрустации: создание мозаичный картин из элементов шпона древесины разных цветов. …

Он ещё раз посмотрел на выкройки и продолжил:

– И этот мозаичный набор украшен ещё перламутровыми круглыми вставками… А поверху маркетри сделан ещё один небезынтересный приём – «графьэ»… Это когда металлическими штихелями вырезают шрифт или другой рисунок, а потом в желобки втирают чёрную мастику. А вот это уже – что-то из ряда вон выходящее, потому что здесь не один шрифт, а несколько. Да ещё они так затейливо перемешаны, что прочитать, конечно, ничего нельзя… Смотрите сами!

И Томас с чрезвычайным удовольствием принялся рассказывать, показывая то на старинный испанский шрифт монастырского происхождения, то на круглый крупный французский площадной, то на шрифт английский.

Закончил он необычайно живо:

– А вот явная вариация, но уже французская, и тут вдобавок есть росчерк… А уж это такая вещь, что такой шрифт – ни с чем не сравнить… Так что, кажется, и душу бы за него отдал!

Глаза Томаса сияли, он даже словно бы ростом стал выше. Дамы глядели на него изумлённо, а капитан улыбался. Он знал за Томасом такую особенность, когда тот молчит-молчит, да как заговорит… И тогда уже и в звуке его голоса, и в глазах, и во всём облике заключено было не меньше красноречия, чем в словах.

Тут же миссис Трелони, воодушевившись, заказала Томасу реставрацию двух стульев эпохи королей Тюдоров, которые запомнились капитану в день похорон своим великолепием и своими неудобными спинками… Поэтому завтра же Томас с инструментами должен был прийти в дом работать!

Томас согласился, а капитан подумал, что страсть – это единственный фактор, доводы которого нам кажутся всегда убедительны, и что человек бесхитростный, но увлечённый страстью может воодушевить скорее, чем красноречивый, но, увы, равнодушный.

Потом все принялись за подзорную трубу – опять вертели и вытягивали её по-разному, только что не нюхали и не тёрли, да и то потому, что труба и так сияла, как новенькая.

Затем капитан взял пенковую курительную трубку, – все смотрели за его сильными руками, как зачарованные, – и стал рассказывать:

– Пенка… Материал этот в силу своей пористости впитывает из табака влагу и дёготь, делая дым прохладным и сухим, а сами трубки окрашивая со временем в красивые коричневые тона. А из этой трубки, судя по всему, совсем не курили… Мне кажется, она не предназначена была для повседневного курения…

Он стал рассматривать трубку внимательно со всех сторон. Резьба на трубке была бессюжетная, просто – извилистые арабески. Потом он разъединил чашку трубки с чубуком, и тоже осмотрел, и заглянул внутрь чашки – ни печатей, ни надписей там не оказалось.

После этого все опять взялись за манускрипт, рассмотрев его в лупу досконально. Потом документ смотрели на просвет над пламенем свечи, потом нагревали у камина, потом по выборочным местам тёрли лимонным соком, смачивали молоком и опять грели у камина. Всё оказалось тщетным.

Томас вдруг нетерпеливо вскричал:

– Ах, Дэниэл! Ну, сделай же что-нибудь ещё!

– Что? – воскликнул капитан, он тоже едва сдерживал раздражение. – Что мне ещё сделать?.. Постоять на голове, помахать руками, попрыгать? Точно! Сейчас мы все попрыгаем!

Атмосфера в комнате накалилась. И тогда Сильвия, всё это время молчавшая, вдруг сказала:

– Надо начать всё сначала.

И достала мешочек покойного отца.

На свет опять были извлечены кружева, забытые всеми, как явная безделица. Моток развернули и рассмотрели. Это были самые обычные брабантские кружева длиной чуть более фута. Искусной рукой юной кружевницы в вязь кружева была вплетена золотая площёнка – тонкая нить из золота, которую отбили ювелирными молоточками, отчего та стала поблёскивать неодинаково. Но площёнка виднелась только в середине кружевной ленты, а по краям золотое плетение обрывалось, будто осыпалось. К тому же кружево было безнадёжно испорчено: в середине кружевного полотна, среди золота площёнки, виднелись разновеликие дырочки, словно сожжённые искрами треснувшего от невыносимого жара полена. Что же, очень естественное дело, когда сидишь рядом с камином… Кружево ещё покрутили.

Потом капитан и Томас распрощались с дамами. Капитан был задумчив, а Томас уходил, весь переполненный мыслями о завтрашней работе: он перебирал в уме список инструментов и материалов.

Миссис Трелони пошла к себе под впечатлением новых фактов и своих соображений. А Сильвия… Сильвия была просто в отчаянии! Белый свет ей был не мил: она заметила, что капитан Линч разговаривал всё время только с матерью.

На неё за весь вечер он не посмотрел ни разу!

****

Томас и капитан молча шли к порту по тёмным улицам.

Потом капитан остановился, подошёл к светящемуся окну таверны и вытащил из-за обшлага письмо. Оно было надушено. У капитана от этого знакомого и щемящего аромата что-то сжалось внутри.

В письме лёгким, изящным и таким знакомым почерком миссис Белью было написано: «Мой сказочный! Ты давно вернулся, а между тем не написал мне ни строчки, ни словечка. Я начинаю сердиться… Если хочешь загладить свою вину, приходи ко мне завтра. Муж уезжает в имение на несколько дней, с собой берёт всю прислугу. В доме останется только Сьюзен, моя горничная… Надеюсь, твои оправдания будут такими же весомыми и пылкими, как и раньше. Твоя М.»

Капитан неясно улыбнулся, скомкал бумагу в тугой шарик и бросил под окна на замусоренную землю. Томас по своему обыкновению ничего у него не спросил. Не то, чтобы Томас был невнимателен к делам капитана, нет. Просто всё внимание его всегда было поглощено чем-то таким, что и сказать, право, затруднительно. Да и он сам – проси его, не ответил бы на это ничего.

Когда друзья отошли от таверны, из уличной тьмы появился некто в чёрном плаще, подошёл под окна и, подобрав что-то с земли, в тот же миг опять растворился в темноте.

****

Капитан стоял на кухне и смотрел на большой котёл с водой на плите.

Под котлом не было огня, но он знал, что вода в нём давно уже кипит: низкий белый пар широкой вуалью стелился над чёрной поверхностью воды и уходил в воздухоочиститель, мерно рокочущий в тишине. Капитан поднял котёл, собираясь переставить его, но выплеснул кипящую воду на керамогранит пола. И тогда прямо под плитой он увидел голенького младенца – мёртвое, скорченное тельце девочки. В ужасе от случившегося, он упал на колени, заплакал, завыл по-звериному, стискивая руками голову, словно хотел раздавить, словно хотел оторвать её, и проснулся…

Капитан лежал на постели, по щекам его текли слёзы.