Марк Веро - Оазис человечности

И он смолк. Вместе с ним умолкло все вокруг: черная ночь за окном, звуки, каким не внемлет ни один человек, если только не проникнет в эту душу мира, что также живет – каждую секунду своей жизни меняясь. Сейчас это было мрачное и гнетущее зрелище. Вокруг слышались пугающие и тревожные звуки опасности: она то скрывалась в потемках черноты, страшнее которой нет и в самых глубоких местах ада, то выползала наружу и бросала свои грозные взгляды на весь мир, приводя в откровенный трепет все живое.

Песня любви закончилась, оборвалась одновременно с последним словом Квинта. Пришло холодное чувство безысходности, какое липкой паутиной набрасывалось в такую минуту на безутешно скорбящего влюбленного. У кого хватило бы сил отказаться от любви, по своему желанию выбрав путь, на который отказывалось ступать сердце?

Тишина повисла в воздухе так явственно, так печально, что ничто не могло нарушить трагической сцены и прервать беспредельную скорбь: ни крик нищего на далекой улице, ни тревожные трели ночного неба, ни завывания взволнованного ветра, мечущегося в муке неразделенной любви – упадок духа или его взлет? Как знать, к чему все это могло привести? Иной раз после такого человек приходит к потере смысла всего своего существования, и тогда ничто не в силах вернуть его к жизни – лишь всемогущее время. Но и оно оставит свои шрамы на его душе: неизлечимые шрамы пережитого страдания, боли, что никогда не проходит бесследно. Как раны от давних сражений, оно будет рассказывать о прожитых годах человека, выступая немым свидетелем, досконально зная через что пришлось пройти, чем поступиться, что утерять. Обо всем этом оно обязательно расскажет. И стоит приглядеться, чтобы увидеть рубцы души. Обычно человек тщательно скрывает от окружающих прошлую боль, но близкая душа способна разглядеть многое такое, что способно покоробить и испугать. Столько всего кроется в глуби! Поломанные щиты, затупленные и ржавые от нескончаемых боев мечи, брошенные копья надежд, что так и не достигли своей цели, поле, усеянное множеством стрел желаний, руины сожженных зданий, брошенных мостов и переправ, гибель и смерть, страхи и боль – все это остается навсегда в человеке.

Иной же раз, пережив такое, воля и желание человека воскресают с новой жизнью и обретают новую любовь, превосходящую все страхи. Тогда дух человеческий переносится через поле брани вихрем надежды, стремясь скорее покинуть эти унылые места, оставив мрак позади себя. И оставляет он за собой эти крохи, обломки сокрушенных чувств. Но не забывает. Чтобы знать, что темное – оно всегда рядом, оно способно захватить и поработить в нежданный час, превратить в своего слугу, дабы дальше разносить эти чувства другим людям, обретая таким беспощадным способом все больше и больше могущества, чем больше боли и страдания разнесется по миру. И зная, видя это рядом – никогда не забывать, что противоположность этому – свет и любовь.

И как начнется вдруг движение в направлении тьмы, своей волей сделать выбор: и тьма не устоит и сбросит свои оковы и цепи. Свет не ведает преград: он сокрушает и поражает зло, не ведая страха и ужаса – главных орудий тьмы. Но, не испытав эту сторону бытия, нет возможности ее вовремя распознать и остановить, сделать другой. Тот, кто знает боль и страдание, тот, кто пережил разлуку – тот вновь обретет радость и счастье, тот вновь обретет надежду на новую встречу. Одно немыслимо без другого, оно неразделимо. И после выдоха всегда будет вдох! Истинная, великая любовь пробуждает благородство духа, которое способно переродить человека.

Тени дрожали на столе, пламя свечи слабо волновалось, затихало и затихало, предчувствуя свою скорую кончину. Свеча догорала, но не сдавалась, боролась до последнего своего вздоха, так и не потеряв веры в то, что после тьмы всегда непременно должен наступить свет, что еще произойдет возрождение к новой жизни. Свет или тьма, добро или зло, любовь или ненависть – противоположности всегда сосуществуют вместе. Лишь человек делает выбор.

Все застывало. И движения сковывались холодной гладью мира и пропадали в безразмерной мгле. И два силуэта обнялись так, что издали казались причудливым холмом посреди комнаты. Устремленность ввысь еще больше придавала какой-то нежной трагичности и чувства, что очутился вне времени и пространства: не было ничего вокруг, кроме этих двух миров, и страшно было даже пошевелиться – ненароком нарушить что-то, что безвозвратно уходило. Хрупкий мир вздохнул и замер.

Рассвет начинал тревожить спящий город. Он казался безмятежным, но было заметно, что эта сонность – именно кажущаяся. Появись враг на горизонте – и от всего этого мнимого покоя не осталось бы и следа, подобно тому, как первый же легкий порыв ветра поднимает всю пыль, что лежала десятилетиями в каком-нибудь темном подвале скупого владыки.

Квинт и Аврора лежали на кровати. Они застыли в позе дружного единства – благо, места там хватало на двоих с излишком. В который раз повторилась самая древняя история на земле, лишь переиначенная на иной лад. И для этих двоих людей, что обрели друг друга, не существовало такого ветра перемен.

Да и мог ли существовать такой ветер вообще? В эти минуты это казалось совсем неправдоподобным. Вокруг могли происходить какие угодно сотрясения: даже если б суровые воды Тибра разъярились бы и вышли из берегов, подступив к самому окну этого громадного в своей крохотности мира, то и тогда, нет сомнений, это не смогло б разрушить идиллическую картину мира и покоя.

Под утро, когда все кругом стало проясняться, та грань, что отделяла явь ото сна, потерялась, и не было ни малейшей возможности разобраться: то ли это явь, похожая на чудесный сон, то ли это сон, похожий на безукоризненную явь. Покой и чистота были здесь полновластными хозяевами. Чертог обители их надежно укрывался под пристальным взором невидимых слуг добра, чья воля – незыблема на земле, и ни одна сила не могла поработить, власть ее – не преходяща, а вечна.

Легкий трепет пробежал по телу Авроры. Такое бывает в еле уловимое мгновенье перед пробуждением, когда человек возвращается из короткого путешествия по стране незримых теней в царство живых. Тогда, точно разыгрывая себя, он с удивлением открывает глаза и замечает невиданный мир, который всего минуту тому назад был блеклым отблеском зари на горизонте. Вот и Аврора очнулась, плавно открыла глаза, как ставни, и к ней сразу же устремились все яркие краски поднебесья, поражая своим многообразием форм и окраски, содержания и смысла. Ее прекрасные глаза – кристально прозрачная вода в сказочной лагуне и то будет не такого поистине небесного оттенка – сосредоточились на густых вьющихся кудрях Квинта цвета воронова крыла. Когда, бывало, они развевались на ветру, то представлялись целой стаей воронья, что взметнулась в едином вихре в обитель богов, тревожа тех своими судорожными криками, вселяя беспредельный ужас в суеверных смертных, чья воля и желание оказывались парализованы слугами Марса.