Евгений Горохов - Время собирать камни

Улыбнувшись своим воспоминаниям, Сашка сказал:

– Ладно, к Павлу Афанасьевичу мы ключик подберём! А через него подступимся поближе к графине. Умеючи Володечка можно сделать всё. Через неделю я расскажу тебе, как кричит она в постели, когда махается.

– Не строй из себя героя-любовника Сашка. И почему ты решил, что понравишься ей.

– А ты думаешь, она без ума от этой обезьяны, Бошнякова?

–В самом деле, что их связывает?

– Ну не любовь же – рассмеялся Сашка.

Лежин оказался прав, не любовь связывала Бошнякова и графиню. Оба они являлись агентами Бекендорфа – начальника третьего отделения собственной Его императорского величества канцелярии. Проще говоря, жандармерии.

После польского восстания в 1830 году, шефу жандармов всюду мерещились заговоры. Особенно он опасался их в армии. Бошняков со Скобаньской шныряли в обеих столицах, разнюхивая, нет ли где заговора.

В октябре Скобаньская и Бошняков, получили от Бекендорфа задание ехать Кречевицы. Сексотам надлежало узнать там настроения офицеров, разнюхать, не ведутся ли крамольные разговоры. Большие надежды Бекендорф возлагал на обольстительные чары пани Скобаньской, и надо сказать не без оснований.

В 1830 году в Кракове, ей удалось втереться в доверие к руководителю кружка польских националистов Исидору Млинскому. Тот пытался организовать партизанский отряд, для борьбы с русскими. Конфедерат Млинский, в постели много секретов выболтал соблазнительной графине. По её доносу он со своими сторонниками был арестован. Все заговорщики, по приговору суда отправились в Сибирь на каторжные работы, а Млинский так и не узнал, кто явился причиной его бед.

Пока очаровательная графиня и её менее обольстительный спутник обедали, к постоялому двору подвезли служанку Скобаньской, и она тотчас же начала приводить в порядок гардероб хозяйки, а господа отобедав, отправились делать визиты.

«А этот корнет, очаровашка», – подумала графиня, садясь в экипаж.

Тем временем очаровашка Аносов, вместе с Сашкой Лежиным стояли навытяжку перед своим командиром полка, генерал-майором Офенбергом. Тот принимал их дома, в своём кабинете. С самого начала аудиенции, генерал приступил к главному, заявив:

– Господа офицеры, беседа наша носит неофициальный характер, и надеюсь, разговор наш будет конфиденциальным.

Аносов и Лежин поклонились, всем своим видом давая понять, что слушают они очень внимательно.

– Так вот, – продолжил Офенберг, – мне стало известно о вашей ссоре, третьего дня, с подпоручиком Васнецовым. Дело дурно пахнет. Только дуэли в полку мне ещё не хватало.

– Ваше высокопревосходительство, мы с корнетом Аносовым вас не совсем понимаем, о какой дуэли вы изволите говорить?

– Молчать! – рявкнул Офенберг. – Мальчишки, жизнь себе изломать хотите! Ещё раз повторяю, мне всё известно! Я не сегодня родился и прекрасно знаю, чем заканчиваются такие ссоры. Так вот господа, я хочу вас предостеречь от последствий, куда вас может завлечь, ваше пагубное безрассудство. Потому приказываю вам, никаких ссор с Васнецовым! Держитесь от него подальше!

– Ваше высокопревосходительство, но честь офицера… – начал Аносов.

– Честь офицера состоит в преданном служении государю и отечеству, а не в дуэлях по пустым поводам, – резко оборвал его генерал.

Лежин решил поддержать друга.

– Однако ваше высокопревосходительство…– начал он.

Но Офенберг нетерпеливо махнув рукой, продолжил:

– Перестаньте ломать комедию господа! Ещё раз, настойчиво вам рекомендую, более того, приказываю, держаться подальше от Васнецова! Прошу вас господа, дать мне слово чести, что с вашей стороны не будет ни каких попыток к разжиганию конфликта. Не беспокойтесь, с Васнецовым я так же буду иметь беседу по этому поводу. Смею вас уверить, ему будут даны подобные же указания.

– Будет исполнено ваше высокопревосходительство, – ответил за обоих Лежин.

– Надеюсь, господа, я достаточно ясно выразил свою волю, – кивнул Офенберг. – Больше я вас не задерживаю.

Щёлкнув каблуками, офицеры вышли из кабинета. На улице вновь заморосил дождь, подставив ладонь под его капли, Лежин сказал:

– Быстро Прусак всё разнюхал.

У крыльца остановилась коляска, из которой вышли графиня и Бошняков.

– Интересное совпадение господа офицеры, – рассмеялась графиня, – куда бы мы с Павлом Афанасьевичем не поехали, везде встречаем вас.

– Здесь нет ни чего удивительного, – пожал плечами Аносов. – Нас вызывал командир полка.

Мило улыбнувшись, графиня заворковала:

– Мы так же направляемся к его высокопревосходительству. До скорой встречи господа.

Графиня с Бошняковым вошли в дом генерала, а друзья пошли своей дорогой.

***

«Уважаемый Иван Петрович!

Мой старинный приятель Павел Афанасьевич Бошняков, по своим делам направляется в Кречевицы.

Зная твоё радушие и желание помочь ближнему, прошу тебя оказать всяческую помощь господину Бошнякову, если таковая ему потребуется.

Передай от меня нижайший поклон супруге Наталье Дмитриевне, и дочерям своим и моим крестницам Нинель и Поленьке.

С глубочайшим уважением, князь Илларион Васильевич Васильчиков».

Прочитав письмо, Офенберг задумался. Генерал от кавалерии Васильчиков был шефом его полка. Они приятельствовал, но Офенберг был уверен, что никогда бы Васильчиков не обратился к нему с такой просьбой, о которой упоминал в своём письме. Что бы это значило? Взглянув на слугу, стоявшего у дверей, Офенберг спросил:

– Где этот Бошняков?

– Здесь-с. Ожидают вместе с дамой.

– Что ж зови.

***

Ночью ветер разогнал тучи, и всякий, кому вздумалось бы гулять в столь поздний час, мог лицезреть на небе ярко блестевшие звёзды и отливающую серебром луну. Кто же, однако, будет месить грязь в такую темень? По ночам только Ванька, сын купца Семенихина, бегал к молодой вдове Кудиновой. Да и тот сегодня умаявшись в лавке, дрых без задних ног.

Одинцов сидел за столом, и в задумчивости смотрел в окно. На столе горела свеча, лежала толстая тетрадь в кожаном, коричневом переплёте. Ничто не восстанавливало тишину и покой в его квартире. Кухарка Дарья мирно похрапывала на кухне, денщик Аристархов разместился на лавке в соседней комнате, и всё вздыхал во сне. Одинцов обмакнул перо в чернильницу, принялся писать:

«20 октября 1840 года

Закончился ещё один день в моей жизни. Что нового он принёс мне? Ровным счётом никаких изменений. День такой же серый, как и все остальные. Они похожи как горошины в мешке. Нет ни чего печальней гарнизонной жизни. Впрочем, вряд ли я бы лучше чувствовал себя в столице.

Неужели сплин, что сейчас так моден в Петербурге, поразил и меня? А я ещё потешался по этому поводу над Вольдемаром Воронцовым. Правда меня может утешать то, что скука моя не наиграна. К великому прискорбию, она настоящая, и от того печально мне.