Евгений Горохов - Время собирать камни

Сегодня командир батареи, полковник Штольц, в очередной раз пытался вызвать меня на откровенный разговор. Забавно наблюдать, его потуги казаться отцом-командиром, радеющим о своих подчинённых. К чему ему всё это? Вероятно, считает своим долгом, влезть каждому в душу, и копаться там как в своём кармане.

Впрочем, что я взъелся на него? Штольц по-своему милый человек».

Обмакнув перо в чернильницу, поручик продолжил:

«На досуге прочел труд Лафатера: «Физиогномические фрагменты, способствующие познанию людей и любви к людям». Согласно этому трактату, Штольц должен обладать буйным характером, о чём говорят его густые брови и крутой лоб. Однако бедняга полковник, под каблуком у своей жены, которую боится пуще начальства.

Сегодня он час мурыжил меня, пытаясь узнать, почему я прослужив три года на батарее, так и не нашёл общего языка ни с кем из офицеров, редко посещаю офицерское собрание. Что мне было ответить?

Не прельщают меня игра в штос и попойки до утра, а больше здесь заняться не чем.

Впрочем, так живут везде, и в Петербурге не лучше. Потому, нигде не будет мне хорошо и покойно. Скорее всего, в моём положении наилучшем выходом будет подача рапорта об отправке на Кавказ. Вот где настоящая жизнь! Много тревог и опасностей. Заодно проверю на личном опыте всё то, о чём писал в своих повестях Марлинский.

И так решено, подаю рапорт!»

Одинцов усмехнулся, вспомнив, как однажды с грустью признался его старший брат: « Понимаешь Алёшка, всё время события проходят мимо меня! В 1825 году мои товарищи вышли на Сенатскую площадь, а я в это время отирался в парижских кафе».

Пётр Одинцов входил в Северное тайное общество, в ноябре 1825 года он уехал в Париж. Из газет узнал о неудавшемся восстании в Петербурге, и последующих арестах членов общества. Решил, раз он не был со своими товарищами на Сенатской площади, то, по крайней мере, разделит с ними горькую участь заключения, но его не арестовали. Предписали следовать в родовое имение Константиновка Саратовской губернии, где и надлежало ему пребывать.

Через год Пётр получил дозволение вернуться в Петербург, но предпочёл остаться в Константиновке. Он решил воплотить в жизнь свои идеи по переустройству страны, начав с деревни. Но и тут его ждало горькое разочарование! Мужик, которому Пётр с друзьями жаждал дать свободу, не торопился брать её. На деревенском сходе, он объявил крестьянам, что собирается дать им вольную. Любой желающий может взять у него в аренду землю и обрабатывать её, а не хочет, может отправляться на заработки.

Мужики, почёсывая свои бороды, молчали.

«Я барин не уразумел, кака така свобода коли землицу нам не даёшь?»– спросил щупленький Фома Зацепа.

«Земля принадлежит мне по праву наследования, – ответил Пётр. – За определённую плату я выделю вам земельные участки».

«Дык где ж нам деньги взять барин?» – не унимался Фома.

«Я готов вас субсидировать».

«Чаво, чаво?» – одновременно спросили несколько мужиков.

«Я выделю вам землю в счёт будущего урожая».

«Это как же так барин! – всплеснул руками Фома. – Землицы, стало быть, не даёшь, а соберём урожай, ещё и хлебушко заберёшь!»

Мужики загалдели.

«Поймите вы неразумные!– закричал Пётр. – Я даю вам свободу».

«Да на хрена нам свобода! Чо нам её с кашей есть?!» – орал Фома, брызгая слюной.

Мужики угрожающе гудели. Пётр посчитал, что благоразумнее ретироваться, пока дело не закончилось худо. Вечером он вызвал старосту. Тот долго выслушивал его пространный монолог о необходимости перемен в жизни крестьян, а затем, почесав затылок, сказал: « Эх, барин, зря вы всю эту кутерьму затеяли! Ить мужики как разумеют: « Мы барин ваши, а землица наша». Пущай всё по-старому остаётся, так-то оно лучше будет».

Больше о реформах Пётр не помышлял. Вёл жизнь обыкновенного помещика, спал до девяти утра, за тем принимал доклад старосты. После чего запирался у себя в кабинете и с упоением читал Вольтера и прочих французских вольнодумцев. С соседями отношения не поддерживал, изредка встречался со своими старыми друзьями, теми, кому удалось избежать каторги или ссылки после декабрьского восстания.

Так прошло несколько лет. В ноябре 1830 года в Королевстве Польском вспыхнуло восстание, Пётр решил ехать туда, чтобы с оружием в руках воевать против тирании.

Но оказалась не нужен он высокомерной польской шляхте. Разобиженный Одинцов уехал в Париж, где прожил год. После чего вернулся в своё имение. Больше Пётр о переустройстве мира не помышлял. Впрочем, в дни приезда Алексея, они подолгу спорили о путях преобразования России.

Укладываясь на кровати, Одинцов улыбнулся, вспомнив о старшем брате, и тут же заснул.

***

Аносова разбудил Сашка Лежин. Пьяный он, ввалился на квартиру к другу.

– Эх, Володя славный штос мы сообразили на постоялом дворе с Бошняковым, – сказал он, усаживаясь в кресло. Потянувшись, продолжил: – Понтирую на крестовую даму, Бошняков банкует. Первая талия , моя карта убита . Снова понтирую, надогнул , а зря, обрезался и опять моя карта убита. Думаю: «Что-то больно фартит уважаемому Павлу Афанасьевичу, не иначе тёмными картами играет».

Рассмеявшись Лежин, продолжал рассказывать:

– Вздумалось тому по нужде выйти, а взял и обменял колоды. В банке уж три империала , а у меня в кармане пусто. Я иду ва-банк! И что ты думаешь? Талия моя! Эх, славная была игра! Эта бестия Бошняков, в последнее время свёл дружбу с Пьером Листовым, а тот известный пройдоха, вот и обучил сию обезьяну всяким штучкам. Ну да пёс с ними! У тебя есть вино?

– Да помилуй! Как можно пить в такую пору? – улыбнулся Владимир. – Завтра, а вернее уже сегодня, на службу.

– Не будь занудой Володя, тебе это не идёт. Прикажи денщику подать вина. Ванька, где ты?! Бегом сюда!

Ванька, брюнет с цыганистой рожей, позёвывая, появился в дверях.

– Здесь я ваше благородие, – спросонья хриплым голосом, доложил он.

– Принеси вина, – приказал Аносов.

Тот, молодецки щелкнув голыми пятками, брякнул:

– Слушаю-с ваше превосходительство! – и отправился исполнять приказание.

– Глядя на твоего Ваньку, всегда удивляюсь, как он мог попасть к нам в полк? – сказал, усмехаясь Лежин.

Осушив первую рюмку, Сашка заметил:

– Между прочим, когда мы с Бошняковым выпивали после карт, он сказал по секрету, что тобой чрезвычайно заинтересовалась графиня. Советую, не мешкая приударить за ней. Моя скромная персона не удостоилась её внимания, – Сашка развёл руками, – что ж уступаю её тебе.

Сердце Аносова учащённо забилось. Он больше не слушал пьяную болтовню друга, а грезил о белокурой красавице. Лежин пропустив ещё пару рюмок, совсем сник и уснул сидя в кресле.

***

На следующий день, весть о приезде красавицы – графини, быстрее пули разнеслась среди офицеров гарнизона. Общее мнение о ней выразил полковой священник отец Феофан: