Роксана Гедеон - Майская свадьба

–– Время обеда, мадам, – многозначительно сказала Жасмина. – Да и фрукты пора отправить на конфитюр. Гуявы уже пустили сок.

–– Я побуду с ребенком, – подхватила я ее мысль. – Ступай, он уже утолил голод.

Мне не удавалось избавиться от легкого чувства ревности к этой темнокожей женщине. Я с удовольствием забрала у нее сына, прижала к груди, нежно покачала, осыпая десятками поцелуев маленькое личико.

–– Мой принц! Мой Жанно! Как же это удивительно – тебя не было, и вот ты есть, мой родной!

Малыш заливался смехом, хватал ручонками меня за разметавшиеся пряди волос. Я собиралась погулять с ним в саду и оглянулась в поисках бутылочки с водой, которую должна была где-то оставить Жасмина. В этот момент Антонио влетел во двор поместья на взмыленной лошади.

–– Приветствую, Ритта! Я вернулся. Что до Луиджи, то его из Сен-Пьера нелегко вытащить!

Мои братья часто ездили в столицу острова, навещали там некую молодую вдову де Пикуаньи. Она держала игорный салон и, похоже, зарабатывала этим; Луиджи пропадал у нее постоянно.

–– Наш братец теряет из-за этой дамочки голову, – сказал Антонио, привязывая лошадь у коновязи. Конь жадно пил. Из дома показалась Селина, поспешила принести взмокшему и взъерошенному хозяину кувшин воды и полотенце.

–– Наш Луиджи? – переспросила я. – Не думаю. Он так хорош собой, что терять голову должна она.

Антонио долго умывался, фыркая, смеясь и заигрывая с Селиной, потом, ущипнув ее за локоть, подошел ко мне. В ту зиму ему было тридцать лет. Худощавый, высокий, он не был красив, но его живое лицо с характерным угрюмо-задиристым выражением было своеобразно. Из-за оспин, обезобразивших его внешность, он уже мало походил на прежнего Антонио (я помнила его совсем не таким), но, в сущности, это был все тот же тосканский лаццарони, немного разбогатевший и из-за возраста ставший чуть спокойнее. В нем по-прежнему было нечто притягательное, что в детстве заставляло меня и побаиваться его, и одновременно восхищаться им.

–– Пойдем в сад, сестра. Пусть обед нам принесут туда. А твой Жанно… постой, не отдавай его няньке. Можно взять его с собой. Расстелим покрывало на траве, он с удовольствием поползает.

Я согласно кивнула. Погода была очень теплая, сухая, и уносить Жанно в дом мне совсем не хотелось.

–– Пойдем, Антонио.

В сад, полный фруктовых деревьев, вела усыпанная песком дорожка, а за садом начинались кофейные плантации. Благодаря им над усадьбой постоянно витал умопомрачительный аромат, будто в кофейном салоне; вдобавок к этому кофейные деревца как раз вступили в пору цветения и были покрыты множеством атласных белоснежных цветов. Сад находился на вершине холма, и там была установлена чугунная скамья, с которой можно было видеть бескрайнюю гладь серебристо-голубого океана.

Я вспомнила, что почти год назад, когда наш корабль подплывал к Сен-Пьеру, остров показался мне огромной корзиной цветов, утопающей в морских водах. Мартиника… Я почти полюбила ее теперь, такую цветущую, пропитанную солнцем. Здесь появился на свет мой сын. И хотя я совсем не представляла себе, что ждет меня впереди, и по-прежнему считала жизнь на острове скучноватой, желания вернуться во Францию у меня поубавилось. В конце концов, куда спешить? Отец, возможно, забыл обо мне. Я даже надеялась, что это так. Что касается Жанно, то где ему может быть лучше, чем здесь? Странно, но в данный момент у меня, наследницы знатного рода и громкого титула, не было на свете иного пристанища, чем эта ферма.

–– Красиво здесь, – вырвалось у меня.

–– Э-э, что теперь говорить! Красиво, но раньше было куда лучше.

–– Раньше? Когда ты работал при миссии?

–– Да. Вот это была жизнь. А нынче – одно подобие. Полиция постоянно присматривается ко мне, а ферма едва сводит концы с концами. Если б не урок, который дал мне отец Лавалетт, я б подумал о том, как одолжить денег у торговцев с Сан-Доминго.

Антонио сердито ударил огнивом, раскуривая трубку. Табак у него был местный, такой, что слезы могли выступить на глазах от его крепости, и я поспешила унести Жанно от дядюшки подальше, усадила на покрывало. Что до проблем Антонио, то мне они уже были известны: в память о своем благодетеле он не терпел рабства, поэтому его хозяйство было далеко не так доходно, как у тех плантаторов, что использовали рабский труд.

–– Но я с ними никогда не свяжусь, конечно. Чтоб я пропал! Обратиться к ним – все равно что попросить помощи у черта.

–– Почему ты так считаешь? – спросила я. – Они просто ростовщики. И то, что они обманули иезуитов, вовсе не значит, что ни у кого на свете нельзя брать в долг.

–– Дурочка! – сказал он мне, пожимая плечами. – Брать в долг – не грех, но те люди, что дают деньги в рост, – сущие дьяволы.

–– Почему?

–– Потому что одалживать под проценты запретил сам Христос. Я не знаток Писания, но уж это слышал не раз. Стало быть, если люди прямо нарушают этот запрет, как же их назвать? Люциферово отродье!

Искренняя вера сочеталась в Антонио с простонародной грубостью, но я слушала его не без внимания. Уже не раз при мне он осыпал бранью неких «проходимцев с Сан-Доминго», сознательно спланировавших, как он считал, банкротство миссии, но в этот раз, слушая брата, я вспомнила мужчину, которого встретила в Сен-Пьере еще до рождения Жанно. Он называл себя Рене Клавьером, торговцем, и сказал, что отправляется в Порт-о-Пренс… Задумчиво гладя сына по голове, я спросила Антонио, может ли этот человек быть как-то связан с людьми, погубившими отца Лавалетта.

Брат выпустил фиолетовое кольцо дыма.

–– Связан с этим гадючником? Раз он банкир и ехал туда, то даже не сомневайся.

–– Я видела у него странное украшение, – сказала я. – Ни у кого из мужчин такого не замечала. Звезда с каким-то треугольником внутри… Ты не знаешь, что это означает?

Антонио яростно сплюнул.

–– Не знаю. Но уверен, что явную мерзость! Там, в Порт-о-Пренс, собрались жуткие ублюдки со всей Европы. Их объединил некий Паскуалли, проходимец, португальский еврей. У них денег без счета. Они не только плетут заговоры против Церкви, но и поклоняются голове козла.

Глаза у меня расширились.

–– О, что за выдумки, Антонио?!

–– Не думаю, что выдумки. Об этом все говорят! – Нахмурившись, он добавил: – Я уверен, что корабли отца Лавалетта не просто так попали в руки англичан. Это все было заранее задумано, чтоб опорочить Орден. Англичан нарочно навели на них. Я в этом нисколько не сомневаюсь…

Селина принесла еду: ломти жареного тунца, деревенский хлеб, масло в горшочке, фрукты и роскошный зеленый салат. Антонио какое-то время еще пребывал в плену своих мрачных дум, потом отставил трубку, деловито пододвинул к себе бутылку с ромом.